Агейченков терялся в догадках. Таким суровым и насупленным он командующего еще не видел. Неужели случилось еще что-нибудь, о чем они пока не знают?..
Вполне возможно. Отряд большой: десятки застав, масса приданных подразделений. Вдруг где-то что-то опять произошло из ряда вон выходящее?
Пока они добирались до места, Николай Иванович так ничего и не смог придумать, чтобы объяснить чрезвычайную хмурость командующего.
В штабную, как ее называли, палатку, где обычно проводились все собрания и совещания: она вмещала более сотни человек при необходимости, – народу набилось густо. Сюда пришли начальники отделов и служб, командиры своих и приданных подразделений и, конечно, почти все штабники, включая Рундукова со своей командой, которому и вовсе нечего тут делать.
Все вытянулись, когда вошел командующий. В палатке наступила звенящая тишина. Ермаш обвел офицеров тяжелым пристальным взглядом и неожиданно сказал:
– А разве я собирал совещание? Вам что, делать нечего? – Он помолчал и тем же резким тоном добавил: – Всем по местам! Занимайтесь своим делом – охраной государственной границы! Кто потребуется, вызову. Со мной остаются командир и начальник штаба.
Все заторопились к выходу. Через минуту палатка опустела. Ермаш тяжело опустился в кресло у трибуны и жестом предложил присесть на скамейку напротив стоящих навытяжку Агейченкова и Еркова. Взгляд его оставался по-прежнему тревожно-печальным, а лицо каким-то скорбно-задумчивым. У Николая Ивановича снова екнуло сердце. Он слишком хорошо знал своего командующего. Что-то определенно случилось! И довольно серьезное…
Генерал просверлил их взглядом и сказал:
– Ну что, дорогие полковники, достукались? Люди гибнут у вас среди бела дня на хоженых и перехоженных дорожках. Так дело не пойдет!
Ответить на такой упрек было нечего. Да командующий, по-видимому, и не ждал от них ответа. Он сказал то, что лежало у него на сердце. Ситуация была предельно ясна. И известна генералу во всех нелестных подробностях. Кто бы другой докладывал ему о случившемся, он мог как-то смягчить краски. Но только не Улагай. Он резал, как сам не раз повторял, правду матку в глаза и картину рисовал в самых язвительных тонах.
Генерал отвернулся и долгим-долгим взглядом уставился в окно. Пауза затянулась, что энергичный, скорый в действиях Ермаш, как было известно Агейченкову, не любил.
– Разрешите доложить, товарищ генерал? – не выдержав, нарушил наконец мучительное молчание Ерков слегка осипшим от волнения голосом.
– А что вы можете сказать мне нового, уважаемый Семен Яковлевич? – усмехнулся Ермаш одними губами. – Обо всем случившемся в отряде изложено в вашем же подробном донесении. Я читал его. Да и Роман Трофимович кое-что добавил как очевидец.
– Но в моем донесении нет наших последних выводов, – упрямо возразил Ерков. Если ему больно наступали на хвост, он всегда шел напролом.
Генерал покосился на него одобрительно. Он любил напористых людей.
– Ну и каковы же они, эти ваши аналитические выводы?
Он слушал начштаба, не перебивая. Только попросил подробнее объяснить схему предварительной саперной проверки коммуникаций. Ерков и ее сумел включить в свой доклад.
– Неплохо придумано, – хмыкнул Ермаш, выслушав начштаба до конца. – Надо попробовать распространить ваш опыт. Напишите нам подробную докладную по этому поводу.
