Он вообще много чего любил, и девушек, конечно, но почему-то всех подряд. Поначалу Олег надеялся, что со временем это пройдёт, а до тех пор лучше не создавать семью. В двадцать пять он понял, что возраст ни при чём, и продолжал любить всех девушек, но старался это скрывать, потому как, воспитанный по законам строителя коммунизма, боялся прослыть ветреным. Ко всему прочему, у него имелись большие претензии к собственной внешности, и он никому не хотел навязывать на ежедневное обозрение свой маленький рост метр шестьдесят три, длинный, кривоватый нос, белёсые, как у телка, ресницы и россыпь веснушек по всему телу. К тому же Курняк постоянно был в водовороте дел, времени ни на что другое не хватало, и тема семейной жизни быстро сошла на нет.
Одиночество давало независимость. Он предпочитал добиваться всего сам, не прикрываясь ни помощью, ни ошибками окружающих. И в следователи пошёл, полагая, что сможет в своих решениях надеяться больше на себя. На практике оказалось всё иначе, но Курняк умудрился, не нарушая систему служебной иерархии, тем не менее, получить от начальства режим полного доверия. Ему с лёгким сердцем сбрасывали «глухарей» – дела тупиковые, непригодные для продвижения по служебной лестнице и выгоды не приносящие. Он брал их безропотно, но с одним условием – не мешать ему и не «обламувати крила16», к чему никто и не стремился, по опыту зная, что если кому и покажется тот «глухарь», то лишь настырному хохлу Курняку. Дела же амбициозные и сулящие блага выхватывались прямо из-под его длинного носа, но сопротивления он и тут не оказывал, понимая, что всякой воле есть предел.
За дело о разбойном нападении и квартирной краже Олег взялся неторопливо, по обыкновению скрупулёзно выясняя мельчайшие обстоятельства. Особенно его заинтересовал легендарный перстень Мазепы. Входя в болезненное состояние пострадавшей Василисы, приезжал на дом, просил досконально припомнить детали и даже привёл с собой художника, чтобы по описанию сделать рисунок. С этим рисунком он отправился в Публичную библиотеку и несколько дней терзал научных сотрудников, пока не обнаружилась репродукция прижизненного портрета гетмана Мазепы, на котором предполагаемый перстень был запечатлён довольно чётко – на пальце руки, сжимающей гетманскую булаву. Сама же картина хранилась в запасниках Русского музея.
Когда портрет был найден и вытащен из хранилища, всякие сомнения отпали. Неизвестный художник отличался скрупулёзностью, и Василиса с подкатившей к горлу тупой болью узнавала и чеканку шестиконечной звезды, и острый серп месяца, и трёхрядную змейку с рубиновым глазком, охватившую мощный палец гетмана.
Надо же, совсем недавно этот раритет преспокойно лежал в тайничке панельного дома на Васильевском острове, за тысячи вёрст от могилы его настоящего владельца. И если перстень подлинный, то как злоумышленники узнали о нём? Этот вопрос волновал следователя, и он с разных сторон выпытывал, кто и когда мог видеть похищенные украшения.
Убеждённость Елены Сажиной в причастности Григория Батищева предстала перед Курняком в новом свете, а показания самого Грини только усилили подозрения. То он уверял, что действительно встречался раньше с одним из налётчиков, то уходил в полный отказ – мол, ему это показалось, все же были в масках. Больше всего настораживало, что объяснить внятно, где он сам пропадал долгое время, Гриня не мог, вернее, его объяснения никак не устраивали следователя.
