– Бабушка, ты что же это, – занервничала Марина, – с Ленкой меня сравниваешь? Да она и до замужества такой была. Ты что говоришь-то?
– А то я говорю, Мариночка, – бабушка поерзала на стуле, не собираясь сдавать позиции, – замуж тебя теперь никто не возьмет. Что это за женщина, если не сумела семью сохранить, мужа удержать. Да еще и с ребенком осталась. Про характер какой-то ты там говорила. Что, мол, характерами не сошлись. Это ты подружкам своим рассказывай, а я давно на свете живу. И переживаю, что одной тебе свой век теперь куковать. Без мужика жить ой как сложно.
– Да не собираюсь я замуж! – вскочила Марина и, перепрыгнув через корзинку с луком, шагнула к двери, – и мужика мне никакого не надо! И вообще, можно меня ни о чем не спрашивать и ничего не говорить, а? Без этого тошно…
Она выскочила в коридор и столкнулась там с Ниной Алексеевной и Игорем Ильичем, которые, увидев ее, тут же замолчали. Так, и здесь заговор. Как теперь жить?
*****
Вечером Марина, Ольга и Игорь Ильич занесли коробки и чемоданы, распаковали самые нужные сумки, и сгрузили вещи в Ольгин шкаф. Решили, что Марина с Данькой расположатся в Ольгиной комнате, благо там был запасной Алешкин диванчик. Все Маринины вещи – кровать и трельяж – давно переехали на дачу.
Спать Марина легла рано и слышала, как через стенку разговаривают родители. В суть разговора она не вслушивалась. Понимала, что вряд ли ее одобряют, ведь «семью надо беречь», «за семью надо бороться», а она не смогла. Ни сберечь, ни побороться. Она вообще никогда не умела бороться – ни за лучшую игрушку в детском саду, ни за лучшую оценку в школе. Да и за что бороться? Кому что доказывать? Тем более, в этом случае. Все предельно ясно. Зачем жить с человеком, которому не нужна ни ты, ни твой ребенок.
Дверь в комнату тихонько приоткрылась и на палас легла полоска света.
– Мариша, ты уже спишь? – Нина Алексеевна старалась говорить тихо, чтобы не разбудить Даньку. – Может, чайку попьешь? Или съешь чего-нибудь?
Только бы не разреветься. Это жалостливое отношение, как к больной и несчастной собаке, которой трамвай переехал лапу, ей совсем не нужно.
– Нет, мама, спасибо, – она натянула одеяло по самые уши, давая понять, что хочет только спать.
– Там пирог на кухне, халва…
А еще разговоры и расспросы. Лучше без халвы, и наедине со своими мыслями.
– Ладно, – и Нина Алексеевна так и не решившись ни о чем больше спросить, выскользнула из комнаты.
Так-то лучше. Надо успокоиться и заснуть. Один, два, три, четыре… Только ведь все равно в покое не оставят. Завтра будет день, будут новые вопросы, и снова ей предстоит от них прятаться, делать вид, что ей все равно. Нужно, чтобы ее оставили в покое, и больше ничего. И чтобы не смотрели сочувствующими взглядами, и не говорили, что она теперь до скончания века будет одна, и в старости ей никто не подаст стакан воды. В каком-то фильме говорили: «Одинокая женщина – это неприлично». Наверное, это действительно так, иначе не чувствовала бы она себя такой виноватой, такой потерянной, и не хотелось бы ей сбежать ото всех и остаться одной, наедине со своими мыслями и со своим горем.
Новая полоска света скользнула по ковру и в дверном проеме показалась голова Игоря Ильича.
– Мариша, – позвал он шепотом, но она дышала так ровно, что он, посомневавшись минутку, во время которой дверь пару раз жалобно скрипнула, исчез из комнаты.
