– Саша, я могу с закрытыми глазами здесь пройти, я помню все. Я хочу зайти в мой дом. Нас пустят?
Саша звонит в дверь. Я волнуюсь, как перед первым свиданием.
Снаружи дом обложили кирпичом, и внутри он чужой: модные обои на стенах, современная мебель и светильники. Встречают иные запахи. Показалось, в том углу, где у нас была печь, дрогнули тени, метнулись ко мне, послышалось дедушкино кряхтенье, запахло бабушкиными пирожками.
Саша вытер мои слезы, как это всегда делал в детстве, и мы вышли на улицу.
– Вера, завтра с утра поедем к твоему дедушке.
– Да, – снова плачу я. – Он один из нашей семьи остался лежать в волжских степях. Бабушка, его любимая Мария, далеко от него, в сибирской земле.
Мы возвращаемся домой к Саше. Я так хорошо знала этот дом! Мне нравилась Ирина, мать Сашки. Но почему он сказал, что имя его мамы – Вера?
Комнаты изменились. Вместо дощатого пола – паркет; в гостиной – узбекский ковер со звездами по кромке, в середине него – клумба из нескольких восьмиугольников; кухня отделана молочным кафелем. И только круглый стол старый, но поблескивает свежим лаком. В шкафчике для посуды среди белых тарелок и чашек замечаю расписные пиалы и круглое узбекское блюдо. Удивлена, но молчу.
В зале на стене свадебное фото: мой Саша и красавица-узбечка.
– Как ее имя? Где она?
– Это моя Замира. Она и мамы уехали к родственникам в Узбекистан. Мы с дочкой присоединимся к ним через несколько дней.
– Мамы?! – не сдерживая удивления, спрашиваю я.
– Верочка, давай об этом позже, – загадочно улыбается Саша.
Он ведет меня в мастерскую. Я горжусь тем, что мой друг – художник и его картины украшают галереи многих городов.
Мольберт, разного размера кисти, баночки и тюбики, рамы, холсты в большой коробке и, главное – картины. Я хочу посмотреть, над чем он сейчас работает.
– Подожди, – останавливает он меня, подходит к стене, снимает одну из картин, протягивает мне. – А эту я хочу подарить тебе.
Я смотрю на девочку лет семи, сидящую на траве возле яблони и узнаю себя. Солнечные лучи касаются плеча, белого воздушного платья, гладят длинную темную косу. Девочка смотрит… Да, именно так я смотрела в детстве на Сашку.
В уголке дата – он написал картину двадцать лет назад.
Я обнимаю моего друга. Он гладит меня по спине – и я понимаю, что тепла его ладоней мне и не хватало всю жизнь.
– Пойдем, Саша, твоя дочка ждет нас.
Ужинаем на веранде. Сумерки подошли и неслышно встали на границе, боясь исчезнуть в свете ярких ламп. Они пытались сгуститься до темноты в саду, но не получилось – луна подсвечивает деревья и теснит темноту к забору.
Дочь Саши немного посидела с нами, встала, набросила на плечи широкий шарф:
– Пап, я ушла, – целует в макушку отца, машет мне рукой и убегает туда, где уже слышны молодые голоса.
3
Саша говорит, что много лет ему снился сон, как мама на облаке летит к звездам, а он бежит за ней, пытаясь схватиться за побледневшую солнечную дорожку на ее платье. Он тянется к ней ручками – и просыпается, чувствуя на щеке ласковое прикосновение.
Постепенно лицо матери в рассеянном свете воспоминаний становилось нечетким, образ приобретал невесомость и кружил, словно перышко в тумане.
Ирина, новая жена отца, появилась у них через два года после исчезновения мамы. Ее я и увидела, когда в пятилетнем возрасте с семьей приехала в поселок из Пятигорска.
– После ухода мамы отец стал седым, постарел, больше не написал ни одной книги. Любовь Ирины давала ему силы. Некоторое время. Отец умер, когда мне было шестнадцать. До последнего дня он искал маму, писал во все организации, которые могли помочь.
