Лондон 1953 год
Маленькая улочка, район Сохо
Пансион «Аврора»
Полина Сазерленд придавала шарм и обаяние всему, к чему бы ни прикасалась. Пансион, доставшийся ей в наследство от покойного мужа, процветал не только потому, что имел достойную славу за пределами Лондона, но ещё и из-за того, что его хозяйка всегда знала, как и кому угодить, как разрешить споры, в которых никогда не участвовала, или запасть в сердце самому привередливому гостю. Куда бы она ни ступала, за «очаровательной вдовушкой» тянулся шлейф красоты и изящества. Полина искусно подгадывала момент и, когда появлялась необходимость, уходила «по-английски». Одни называли это удивительнейшее качество житейским умом, вторые природным обаянием, третьи просто удачей – и те и другие были по-своему правы, – но в районе Сохо, прослывшем на всю Англию предместьем развлечений, театров, кино и ресторанов, не нашлось бы общества приятнее.
Полина никогда не позволяла себе выглядеть хуже, чем идеальная домохозяйка с обложки VOGUE, и каждый раз, когда она появлялась перед гостями «Авроры», те отмечали, как миссис Сазерленд шла красная помада, оттенявшая белизну её кожи и голубизну её глаз, как крупные завитки светлых волос очаровательно обрамляли её овальное личико, и особенно мужчины любили, когда она украшала причёску лентами или цветами. Даже старый отставной полковник Вудсток, проживавший в «Авроре» с семьёй на время, пока шли приготовления к свадьбе его старшей дочери, считал хозяйку «прелестнейшей из женщин», «настоящей герцогиней» и никогда не позволял обижать её.
– Ваш утренний кофе, мистер Вудсток. – Если Полина и вмешивалась в семейные посиделки постояльцев у камина, то лишь по строжайшей необходимости. – Без сахара, а то вы знаете. У вас суставы…
Даже самым ранним утром вместительные кресла с красной обивкой, пледом – весной в Лондоне всё ещё бывало ветрено, – и мягкими подушками никогда не пустовали. В гостиной «Авроры» всегда пахло тюльпанами – любимыми цветами хозяйки, – а над каминной полкой рядом с маленьким, почти декоративным зеркалом висел портрет молодой принцессы Елизаветы. Совсем недавно оттуда сняли изображение её отца Георга… Даст бог, к лету принцессу уже коронуют!
– Будь на вашем месте другая, милочка, – по-солдатски гоготал Вудсток и даже ложкой махал в её сторону так, как будто держал гранату, – то я бы её отчитал. Этот старый прохвост, мой врач…
– Никогда не ошибается и самый лучший в Лондоне, – мягко улыбалась Полина, прижимая пустой поднос к груди, и даже подмигнула старому военному так, будто не читала ему нотаций: – А теперь лучше пейте… скоро принесу ваши лекарства. Их-то вы не будете ждать с таким нетерпением. Да-да! Не спорьте. Иначе обижусь. Миссис Вудсток, мисс Вудсток…
Отец семейства весело хохотнул, а Полина, присев в реверансе и кивнув его жене и дочерям, удалилась лёгкой походкой к лестнице. Старый Вудсток – бедняга! – прикован к инвалидной коляске с конца сорок второго года, и, хотя с тех пор он даже научился ходить с тростью дальше, чем на два-три метра, то ранение навсегда поставило крест на его карьере. Зато сделало национальным героем! Имя полковника Вудстока, предрешившего исход битвы при Эль-Аламейне в североамериканской компании октября сорок второго и пожертвовавшего ради этой цели собственным здоровьем, звучало тогда из каждого утюга. Ну и чего ждать от семейки потомственных военных? Пусть во времена Джейн Остин их предки и были мелкопоместными джентри и подарили миру множество священников и моряков, прославил свой род именно предок, героически погибший при Ватерлоо.
