Мы летали на этом корабле ещё с матерью, хотя я плохо помню то время. У неё были комнаты на самой нижней палубе (каюты там тесноваты, но законная жена моего отца не вынесла бы, посели он её на одном уровне с наложницей). Было время, когда мы много путешествовали. Отец любил охотиться, и мы совершали длительные полёты лишь затем, чтобы он мог вволю погонять снежных слонов по беспредельно белым покровам Тиссы, одной из немногих пригодных для жизни планет в Нире. Жена моего отца, Веру Лан, с удовольствием присоединялась к жестокому веселью. Укрыв голову шлемом, вместо покрова, она седлала самый громкий челнок и бесстрашно скользила на нём, иной раз, так высоко поднимаясь над землёй, что винты начинали визжать, а машина едва не теряла управление.
Мать смотрела им вслед, стоя на застеклённой палубе корабля. Её руки были опущены и неподвижны, как у статуи. Она не носила ни покрова, ни даже прозрачной вуали, как подобало женщине её положения. Она ненавидела глупые традиции нирян и не стеснялась заявлять об этом вслух.
Отец не раз звал её принять участие в охоте. Она всякий раз отказывалась.
– Мне снова нездоровится, мой милый, – говорила она, касаясь его щеки, и он целовал её руки, не обращая внимания на жену, вне всякого сомнения, зеленевшую от ревности под непроницаемым шлемом.
Теперь, каюты моей матери пустовали. Веру Лан всё рвалась по-новому их обставить, но отец и слышать об этом не желал. Он тосковал по матери так, что тоска его была почти осязаема – густое тёмное облако, сопровождавшее его все годы с тех пор, как её не стало.
В фойе, на нижней палубе, несколько военных играли в кости. Они поднялись с мест, увидев меня. Я прошмыгнула мимо. Отец настаивал на том, чтобы наш корабль сопровождали пехотинцы – вблизи границы стали чаще замечать пиратов – но я отказалась. Ещё чего! Испокон веков королевские корабли летали без всякой защиты, и я не собиралась становиться посмешищем всего Нира, таская с собой миниатюрную армию для защиты своей персоны. Пехота должна быть там, где ей место – на постах, на границах, а не в страже принцессы.
– Ты не просто нирская принцесса, – возразил мне отец. Молчание, последовавшее за этими словами, было точно таким же, как и всегда. Нам вдруг становилось неловко, и мы спешили сменить тему.
– Её больше нет, – сказала я, – имеет ли это ещё какое-то значение? Так что я возьму десять солдат, как положено для судна нашего класса, и ни одним больше.
Отец нехотя уступил. Ему не давали покоя тревожные доклады о человеческих кораблях, атакующих торговые и медицинские суда. После победы в третьей Голодной войне положение Нира стало гораздо прочнее. Мы укрепили границы, обеспечили надёжную защиту для плодородных участков. А люди, разгромленные, но ничуть не подавленные («такова человеческая природа») занялись пиратством на рубежах. Сердца нирских кораблей – самые крепкие, самые жаркие. Люди, как бы ни пытались, не могли воссоздать их мощь, а потому нападали и грабили суда на границах Нира, а иногда и на внутренних межпланетных магистралях.
Ниряне встречали тяготы смиренно, люди же – с гневом. Они не могли просто принимать то, что происходило, и потому брали в руки оружие. Но гнев без смирения приносит дисбаланс, а дисбаланс в свою очередь ведёт к кровопролитию. Так учат в Нире, и если задуматься, в этом есть смысл.
Людская воинственность пугала меня. Как пугали меня и семена гнева, посеянные в моей собственной душе.
