Его портрет, естественно, тоже в кабинете был – один из самых распространённых вариантов, репродукция с картины Островича, такая висела в каждом классе Лизиной прежней школы, в коридорах маминого и папиного отделений. И дома у Лизы была тоже, только папа не стал вешать на стенку, а выставлял в сервант, за стекло, перед плановыми проверками «Печки», так-то Емельянов пылился между книг в шкафу.
Вместе с учительницей в класс пришла Ольга. Она не села рядом, как Димка, не подошла поболтать, просто на протяжении всего урока периодически оглядывалась и беззастенчиво рассматривала Лизу: нагло, с вызовом. Лизе очень хотелось крикнуть: «Чо пялишься?» Жаль, она не могла позволить себе в первый же день привлечь внимание учительницы.
Лиза недоумевала: как Ольга умудрилась заработать штрафные уроки? Но, кажется, она была здесь по своей воле. Когда учительница объявляла тему ее доклада, то назвала Ольгу «наша Оленька». Ольга вышла к доске уверенной походкой, с ее губ не сходила самодовольная усмешка. Она вещала про «Роль классического семейного уклада во взращивания здорового поколения» так бодро, будто это была невесть какая интересная тема, даже практически не подсматривала в свои записи, неужели выучила эту пургу наизусть?
К концу нравмора у Лизы ощутимо болела голова, но, вместо заслуженного отдыха, ее ждал психолог. В уведомлении с кодом был указан номер кабинета – триста восьмой, очевидно, находился на третьем этаже. Туда Лизе еще не доводилось подниматься, но, просить о помощи Ольгу она не стала. Проблема решилась сама собой – у класса нравмора Лизу ждал Димка. Он проводил Лизу до кабинета в самом конце пустого коридора третьего этажа и ретировался.
– Ни пуха, – пожелал напоследок Димка, нервно дернув подбородком
Лиза постучала, услышала из-за двери «войдите» и шагнула навстречу избавлению от таблеток. По крайней мере, она очень на это рассчитывала.
Кабинет оказался тесным: вдоль стен стояли шкафы, забитые архивными папками, надписи на корешках – комбинации цифр и букв, не говорили Лизе ни о чем. В глаза бросался гигантский фотопортрет в тяжелой деревянной рамке, под стеклом, он красовался в правом углу кабинета у окна, сверху на рамку была наброшена белая кружевная салфеточка, в отличие от полок – не пыльная. На фото – конечно, Емельянов. И ничего особенного в этом не было. Наоборот, если б психолог из «Печки» не повесила у себя в кабинете портрет начальника, вот это было бы странно. Удивляла монументальность и выбор фото: Емельянов на нем был очень молод.
Форточка была открыта и из нее изрядно поддувало, тем не менее, сквозняк не помогал избавиться от стойкого запаха «Валокордина», просто заставлял тревожно колыхаться салфеточку, прикрывавшую Емельянова.
Под портретом за узким столом сидела женщина. Поначалу Лиза никак не могла понять: что с ней не так. Явно невысокая, хрупкая, еще не старая, но волосы – седые, собраны в пучок, черный свитер с высоким горлом, тонкие запястья, невероятно длинные костлявые пальцы. Но пугающей ее внешность делали глаза: черные, большие, слишком широко посаженные.
– Акимушкина? – спросила женщина. Голос у нее оказался низким, больше похожим на мужской. Лиза не сразу поняла, о чем речь, слишком отвлеклась, да и не успела еще привыкнуть к новой фамилии, даром что весь сегодняшний день слышала ее на каждом уроке. Женщина наклонила голову, выжидающе посмотрела на Лизу исподлобья.
