– В кого только этот кобелина уродился? – сердилась тётя Поля. – Ещё, поди, и тычинка не оформилась, а он уже из себя кавалера выставляет!
Рускина не знала, да и не могла знать, что в детский дом Жмыхов попал по поддельным документам – помогли сердобольные делопроизводители, скостив три года возраста, – а в действительности ему уже стукнуло семнадцать лет.
Отец его погиб в первые же дни войны. После оккупации немцами родного села на Смоленщине, мама с годовалым – «пелёночным» – сыном ушла в лес, где для небольшого отряда партизан готовила пищу. В сорок третьем она попала в Смоленский концлагерь №126 и сгинула в шестом бараке от сыпного тифа. Фильку приютили, точнее, «патронировали».
После войны сирота хлебнул баланды в колонии для несовершеннолетних преступников. Туда он попал за мелкое воровство. За колючей проволокой научился курить, выпивать, готовить для «забалдения» чифир из чайного листа, играть в карты. Получил первые уроки половой любви. Для форса под левым глазом сделал наколку: три маленькие звездочки. Однако вскоре понял, что поступил глупо: очень уж «примета налицо»!
В детском доме он освоился в первые же дни. Нахрапом утвердил себя лидером. Приспособил в качестве «жены» Одарку Коноваленко – низкорослую, полненькую, с развитыми не по годам женскими прелестями, по прозвищу Пончик. В детский дом её доставили из глухого украинского села. После смерти матери, отчим принудил дочь к сожительству, когда ей шёл двенадцатый год. Соседи узнали – тот оказался за решёткой.
Опытному Филиппу не надо было прилагать усилий, чтобы добиться ласки юной женщины с весёлыми голубыми глазами. К тому же «курице», как называл Филипп всех девочек, он очень нравился! Другим воздыхателям путь к нежностям Одарки был заказан – всем, кроме заведующего детским домом, в гостях у которого она нередко бывала. Жмыхов, узнав об этом, даже задал ей поначалу трёпку, но потом, помозговав, смирился: против начальства переть, что писать против ветра.
Петушиный нрав Фильки щипать девчонок за бёдра, хватать за колени, хлопать по задницам, тискать груди и даже целовать сходу в губы приносил ему не только радость. Как-то в школе под тёмной лестницей он зажал одну молодую девчонку. Она подняла крик и… оказалась новой учительницей. Было немало и других проделок, за которые Филиппа исключили из комсомола, а однажды чуть не отдали под суд. Детдомовские «курицы» после столкновений с Филиппом грозились жаловаться заведующему Чурилову, но обращались почему-то к тёте Поле.
Павлинка пришла посмотреть, как устроился брат на новом месте. Поставила на тумбочку стеклянную баночку с букетиком подснежников. Они только-только заголубели на пригорке за забором детского дома. Павлинка заприметила с высокого крыльца изолятора, выпросилась на несколько минут выйти за ворота.
– Это ты, девонька, хорошо придумала, – похвалила тётя Поля, – всем бы так надо! Культура, как-никак! Да надолго ли? Филька появится – мигом эти ургуйки раздербанит!
– А мы не позволим!
«Да что же вы сможете сделать, милые вы мои воробышки, против коршуна? – не без боли в сердце подумала тётя Поля. – Хорохорятся не знаючи!» А вслух сказала:
– Это правильно, в обиду себя не давайте! Ну, если что… Мне говорите.
Ребята старшей группы учились во вторую смену. Возвратились в детский дом только вечером. Мальчишеский этаж зазвенел голосами, топотом ног, грохотом передвигаемых табуреток. В числе первых появился и Филька Жмыхов. Бросил на кровать брезентовую сумку с книгами. Алесь стоял у тумбочки. Филька был на голову выше его.
