Мой папа после демобилизации из армии, возвращения в Ленинград и устройства на гражданскую службу, стал коллекционером открыток, иначе говоря, филокартистом. Случилось это в самом конце 1950-х годов. Почему это произошло, что двигало им, какова была цель его коллекционирования – осталось для меня загадкой. Но в этом была вся его жизнь и, можно сказать, его крест. Ничто в жизни не интересовало его больше, чем это многолетнее упорное собирательство открыток
Он был человек веселого и легкого нрава, любил шутить, острить, как тогда говорили. И мне, мальчишке, очень нравилось, когда папа шутил. Правда, потом я понял, что все шутки у него на протяжении многих лет были одни и те же – из номеров Райкина или советских кинокомедий времен его молодости. Когда в нашей коммунальной квартире отмечали общие праздники и к пожилым соседям приезжал их сын Герман, чуть помоложе моих родителей, я уже заранее предвкушал, как они с папой будут соревноваться в остроумии, и мне было интересно, кто кого переострит.
Он хорошо писал, у него был неплохой литературный слог и легкий, несколько размашистый красивый почерк. И я всегда отмечал, как красиво и литературно грамотно он подписывал поздравления. Вообще он вел большую переписку с коллекционерами из других городов, даже с зарубежными. С немцами переписывался на немецком, который худо-бедно помнил со школы, с поляками и болгарами – на языке эсперанто.
Дело в том, что родной дед моего отца, Тимофей Александрович Щавинский, был в России одним из первых пропагандистов этого языка и написал учебник языка эсперанто, который в 1910-е годы издавался несколько раз. Придуманный в начале XX века для международного общения этот язык в дальнейшем так и не получил развития, но в мире еще оставались его немногочисленные сторонники. И вот с такими эсперантистами отец завязал переписку на языке своего деда и обменивался с ними открытками.
Отец был абсолютный аскет, очень нетребователен к бытовым условиям. Родился он в Гатчине. В детстве и юности он рос без отца, был предоставлен сам себе. А потом была война, фронт, скудная на радости армейская жизнь – все это приучило его довольствоваться малым.
В школе он играл в струнном оркестре на домре, любил рисовать, но занимался этим любительски. Да и возможности развивать свое увлечение в те годы у него просто не было. В Гатчинском дворце застал его и первый день войны – когда он рисовал в Чесменской галерее, прибежал его приятель Витька Кожин и выдохнул: «Боря, война!».
Молодость выпала на эти самые годы войны. Отец воевал на Ленинградском фронте, на бронепоезде, сразу после войны учился в военном училище, стал военным инженером-строителем. После войны служил на флоте, в Балтийске и Севастополе. А когда вышел в отставку и наша семья вернулась в Ленинград, он стал банковским служащим, все годы до выхода на пенсию (больше трех десятков лет) работал в одной организации – Стройбанке.
И вот тогда он решил, что будет собирать открытки по теме: изобразительное искусство всех стран и народов мира – живопись, графика, скульптура (и, соответственно, памятники), декоративно-прикладное искусство. Потом, после полета Гагарина в космос, он стал еще собирать космонавтов. И еще у него была особенная часть коллекции – несколько альбомов открыток по Гатчине, откуда он был родом.
А годы эти были трудные, совсем небогатые пятидесятые годы. Люди тогда жили более чем скромно, можно сказать, экономили каждую копейку. И наша семья после переезда из Севастополя, сначала жила в комнате у маминой тети, а потом отцу дали комнату в только что построенном доме в Новой деревне, на улице Савушкина. Там мы прожили чуть больше десяти лет. Там я пошел в школу и закончил ее, и на моих глазах проходила вся неустанная коллекционная деятельность отца в те годы.
