Полдень выдался солнечным. Путь от хижины вверх был не очень крут. Неся на плече мотыгу, Рэймонд шёл и не мог отделаться от мысли, что идёт по дну пруда, настолько причудливо разлапистая хвоя затеняла воздух. Где-то дятел долбил броню древних сосен и свистел дрозд.
Он перевалил через гребень. С этого склона открывался вид на затерявшуюся в берёзовой роще деревушку, от которой в разные стороны тянулись полоски обрабатываемой земли, каждый год засеваемые крестьянами соей и просом.
Себе же участок под огород Рэймонд выбрал здесь, на плато, меж глубоких ущелий, где бежали хрустальные ручьи. Ему он достался не такой, как сейчас, а сплошь заросший соснами. Их он вырубил, потом выжигал пни и долго выкорчёвывал корни.
Недели напролёт таскал с предгорья землю и засыпал очищенное место, а потом лопатил его, перемешивая с древесной золой. Никто, кроме местных, не знает, какого труда стоит вырастить тут хоть сколь-нибудь приличный урожай.
Рэймонд стоял среди грядок и озирал своё приусадебное хозяйство. За то, какой он огородник, говорили урожаи гигантской редьки с горы Сукарадзимы. Этот сорт он культивировал лишь последние пять лет, однако за то время сумел вырастить такие экземпляры, что позавидовали бы и опытные овощеводы.
Он снял с плеча мотыгу и поплевал на ладони. Ежедневная работа на огороде стала для него чем-то свято чтимым. Великое дело – любить и содержать в порядке свой участок земли. В этом одно из выражений твоей духовности.
Сегодня предстояло устранить разор, содеянный среди овощей ночным дождём: поправить размытые грядки и по-новой натянуть бечеву, по которой вилась вверх фасоль. Кроме того, с покосившимся плетнём нужно было что-то делать.
Солнце миновало зенит и уже валилось к западу, когда он закончил работу. Напоследок выдернул несколько плодов корейской моркови и один исследовал на ладони. Морковь была без признаков порчи. Удовлетворённый этим, он обломил ей хвосты и сунул в брезентовую сумку. Только с капустой не всё обстояло благополучно, её то и дело поражала мягкая гниль, химикатов же, чтобы бороться с оной пакостью, у Рэймонда не было. Скудные урожаи капусты сильно огорчали огородника, и не раз он божился навсегда отступиться от неё, но и вовсе исключить из рациона, с другой стороны, тоже не мог.
Он отправился обратно.
Хорошо прогретый берег. На камнях, как белая паутина, рыбные скелеты. Позапрошлая зима выдалась не в пример прочим холодной. Озеро промёрзло глубже обычного и по весне долго не могло высвободиться из-подо льда. Не счесть, сколько рыбы задохнулось. Рэймонд помнил, как в тот год далеко заплывал на лодке и, будто в айсбергах, лавировал среди искрящихся глыбищ. Помнил, как потом убывающий паводок оставлял на берегу навалы чешуйчатых тел. Рыба разлагалась, источала смрад.
Рэймонд присел на валун, разрезанный поверхностью озера посередине. Зачерпнул пригоршню воды и пролил через пальцы. «Вода есть какое-то земное состояние неба, что объясняется многими её свойствами». Подняв голову, стал смотреть на облака. Он знал, каким бывает небо.
Любая человеческая жизнь стоит того, чтобы лечь в основу исследования.
«С чего пошёл бы я, – подумал Рэймонд, – безусловно, с самого начала». Двадцатый год от рождения стал отправной точкой в жизнь, что было до него, никак не повлияло на убеждения уже зрелых лет. Всё случилось потом.
Он знал, каким бывает небо. Раскалённое боем небо бело, бело, как оцинкованная жесть.
