Читать онлайн Марина Цветаева - Поэзия. Все в одной книге

Стихотворения

Встреча

Вечерний дым над городом возник,

Куда-то вдаль покорно шли вагоны,

Вдруг промелькнул, прозрачней анемоны,

В одном из окон полудетский лик.

На веках тень. Подобием короны

Лежали кудри… Я сдержала крик:

Мне стало ясно в этот краткий миг,

Что пробуждают мертвых наши стоны.

С той девушкой у темного окна

– Виденьем рая в сутолке вокзальной —

Не раз встречалась я в долинах сна.

Но почему была она печальной?

Чего искал прозрачный силуэт?

Быть может ей – и в небе счастья нет?

1907

Лесное царство

Асе

Ты – принцесса из царства не светского,

Он – твой рыцарь, готовый на все…

О, как много в вас милого, детского,

Как понятно мне счастье твое!

В светлой чаще берез, где просветами

Голубеет сквозь листья вода,

Хорошо обменяться ответами,

Хорошо быть принцессой. О, да!

Тихим вечером, медленно тающим,

Там, где сосны, болото и мхи,

Хорошо над костром догорающим

Говорить о закате стихи;

Возвращаться опасной дорогою

С соучастницей вечной – луной,

Быть принцессой лукавой и строгою

Лунной ночью, дорогой лесной.

Наслаждайтесь весенними звонами,

Милый рыцарь, влюбленный, как паж,

И принцесса с глазами зелеными, —

Этот миг, он короткий, но ваш!

Не смущайтесь словами нетвердыми!

Знайте: молодость, ветер – одно!

Вы сошлись и расстанетесь гордыми,

Если чаши завидится дно.

Хорошо быть красивыми, быстрыми

И, кострами дразня темноту,

Любоваться безумными искрами,

И как искры сгореть – на лету!

Таруса, лето 1908

В зале

Над миром вечерних видений

Мы, дети, сегодня цари.

Спускаются длинные тени,

Горят за окном фонари,

Темнеет высокая зала,

Уходят в себя зеркала…

Не медлим! Минута настала!

Уж кто-то идет из угла.

Нас двое над темной роялью

Склонилось, и крадется жуть.

Укутаны маминой шалью,

Бледнеем, не смеем вздохнуть.

Посмотрим, что ныне творится

Под пологом вражеской тьмы?

Темнее, чем прежде, их лица, —

Опять победители мы!

Мы цепи таинственной звенья,

Нам духом в борьбе не упасть,

Последнее близко сраженье,

И темных окончится власть

Мы старших за то презираем,

Что скучны и просты их дни…

Мы знаем, мы многое знаем

Того, что не знают они!

1908

Мирок

Дети – это взгляды глазок боязливых,

Ножек шаловливых по паркету стук,

Дети – это солнце в пасмурных мотивах,

Целый мир гипотез радостных наук.

Вечный беспорядок в золоте колечек,

Ласковых словечек шепот в полусне,

Мирные картинки птичек и овечек,

Что в уютной детской дремлют на стене.

Дети – это вечер, вечер на диване,

Сквозь окно, в тумане, блестки фонарей,

Мерный голос сказки о царе Салтане,

О русалках-сестрах сказочных морей.

Дети – это отдых, миг покоя краткий,

Богу у кроватки трепетный обет,

Дети – это мира нежные загадки,

И в самих загадках кроется ответ!

Сереже

Ты не мог смирить тоску свою,

Победив наш смех, что ранит, жаля.

Догорев, как свечи у рояля,

Всех светлей проснулся ты в раю.

И сказал Христос, отец любви:

«По тебе внизу тоскует мама,

В ней душа грустней пустого храма,

Грустен мир. К себе ее зови».

С той поры, когда желтеет лес,

Вверх она, сквозь листьев позолоту,

Всё глядит, как будто ищет что-то

В синеве темнеющих небес.

И когда осенние цветы

Льнут к земле, как детский взгляд без смеха,

С ярких губ срывается, как эхо,

Тихий стон: «Мой мальчик, это ты!»

О, зови, зови сильней ее!

О земле, где всё – одна тревога

И о том, как дивно быть у Бога,

Всё скажи, – ведь дети знают всё!

Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,

Ты ушёл, сомнений не тревожа…

Ты ушёл… Ты мудрый был, Сережа!

В мире грусть. У Бога грусти нет!

Дортуар весной

Ане Ланиной

О весенние сны в дортуаре,

О блужданье в раздумье средь спящих.

Звук шагов, как нарочно, скрипящих,

И тоска, и мечты о пожаре.

Неспокойны уснувшие лица,

Газ заботливо кем-то убавлен,

Воздух прян и как будто отравлен,

Дортуар – как большая теплица.

Тихи вздохи. На призрачном свете

Все бледны. От тоски ль ожиданья,

Оттого ль, что солгали гаданья,

Но тревожны уснувшие дети.

Косы длинны, а руки так тонки!

Бред внезапный: «От вражеских пушек

Войско турок…» Недвижны иконки,

Что склонились над снегом подушек.

Кто-то плачет во сне, не упрямо…

Так слабы эти детские всхлипы!

Снятся девочке старые липы

И умершая, бледная мама.

Расцветает в душе небылица.

Кто там бродит? Неспящая поздно?

Иль цветок, воскресающий грозно,

Что сгубила весною теплица?

1908

Первое путешествие

«Плывите!» – молвила Весна.

Ушла земля, сверкнула пена,

Диван-корабль в озерах сна

Помчал нас к сказке Андерсена.

Какой-то добрый Чародей

Его из вод направил сонных

В страну гигантских орхидей,

Печальных глаз и рощ лимонных.

Мы плыли мимо берегов,

Где зеленеет Пальма Мира,

Где из спокойных жемчугов

Дворцы, а башни из сапфира.

Исчез последний снег зимы,

Нам цвёл душистый снег магнолий…

Куда летим? Не знали мы!

Да и к чему? Не все равно ли?

Тянулись гибкие цветы,

Как зачарованные змеи,

Из просветленной темноты

Мигали хитрые пигмеи…

Последний луч давно погас,

В краях последних тучек тая,

Мелькнуло облачко-Пегас,

И рыб воздушных скрылась стая,

И месяц меж стеблей травы

Мелькнул в воде, как круг эмали…

Он был так близок, но увы —

Его мы в сети не поймали!

Под пёстрым зонтиком чудес,

Полны мечтаний затаенных,

Лежали мы и страх исчез

Под взором чьих-то глаз зеленых.

Лилось ручьем на берегах

Вино в хрустальные графины,

Служили нам на двух ногах

Киты и грузные дельфины…

Вдруг – звон! Он здесь! Пощады нет!

То звон часов протяжно-гулок!

Как, это папин кабинет?

Диван? Знакомый переулок?

Уж утро брезжит! Боже мой!

Полу во сне и полу-бдея

По мокрым улицам домой

Мы провожали Чародея.

Второе путешествие

Нет возврата. Уж поздно теперь.

Хоть и страшно, хоть грозный и темный ты,

Отвори нам желанную дверь,

Покажи нам заветные комнаты.

Красен факел у негра в руках,

Реки света струятся зигзагами…

Клеопатра ли там в жемчугах?

Лорелея ли с рейнскими сагами?

Может быть… – отворяй же скорей

Тайным знаком серебряной палочки! —

Там фонтаны из слез матерей?

И в распущенных косах русалочки?

Не горящие жаждой уснуть —

Как несчастны, как жалко-бездомны те!

Дай нам в душу тебе заглянуть

В той лиловой, той облачной комнате!

1930

Летом

– «Ася, поверьте!» и что-то дрожит

В Гришином деланном басе.

Ася лукава и дальше бежит…

Гриша – мечтает об Асе.

Шепчутся листья над ним с ветерком,

Клонятся трепетной нишей…

Гриша глаза вытирает тайком,

Ася – смеется над Гришей!

Самоубийство

Был вечер музыки и ласки,

Всё в дачном садике цвело.

Ему в задумчивые глазки

Взглянула мама так светло!

Когда ж в пруду она исчезла

И успокоилась вода,

Он понял – жестом злого жезла

Её колдун увлек туда.

Рыдала с дальней дачи флейта

В сияньи розовых лучей…

Он понял – прежде был он чей-то,

Теперь же нищий стал, ничей.

Он крикнул: «Мама!», вновь и снова,

Потом пробрался, как в бреду,

К постельке, не сказав ни слова

О том, что мамочка в пруду.

Хоть над подушкою икона,

Но страшно! – «Ах, вернись домой!»

…Он тихо плакал. Вдруг с балкона

Раздался голос: «Мальчик мой!»

В изящном узеньком конверте

Нашли ее «прости»: «Всегда

Любовь и грусть – сильнее смерти».

Сильнее смерти… Да, о да!..

В Люксембургском саду

Склоняются низко цветущие ветки,

Фонтана в бассейне лепечут струи,

В тенистых аллеях всe детки, всe детки…

О детки в траве, почему не мои?

Как будто на каждой головке коронка

От взоров, детей стерегущих, любя.

И матери каждой, что гладит ребенка,

Мне хочется крикнуть: «Весь мир у тебя!»

Как бабочки девочек платьица пестры,

Здесь ссора, там хохот, там сборы домой…

И шепчутся мамы, как нежные сестры:

– «Подумайте, сын мой»… – «Да что вы! А мой».

Я женщин люблю, что в бою не робели,

Умевших и шпагу держать, и копье, —

Но знаю, что только в плену колыбели

Обычное – женское – счастье мое!

В сумерках

(На картину «Au Crepouscule» Paul Chabas[1]
в Люксембургском музее)
Клане Макаренко

Сумерки. Медленно в воду вошла

Девочка цвета луны.

Тихо. Не мучат уснувшей волны

Мерные всплески весла.

Вся – как наяда. Глаза зелены,

Стеблем меж вод расцвела.

Сумеркам – верность, им, нежным, хвала:

Дети от солнца больны.

Дети – безумцы. Они влюблены

В воду, в рояль, в зеркала…

Мама с балкона домой позвала

Девочку цвета луны.

Эльфочка в зале

Ане Калии

Запела рояль неразгаданно-нежно

Под гибкими ручками маленькой Ани.

За окнами мчались неясные сани,

На улицах было пустынно и снежно.

Воздушная эльфочка в детском наряде

Внимала тому, что лишь эльфочкам слышно.

Овеяли тонкое личико пышно

Пушистых кудрей беспокойные пряди.

В ней были движенья таинственно-хрупки.

– Как будто старинный портрет перед вами!

От дум, что вовеки не скажешь словами,

Печально дрожали капризные губки.

И пела рояль, вдохновеньем согрета,

О сладостных чарах безбрежной печали,

И души меж звуков друг друга встречали,

И кто-то светло улыбался с портрета.

Внушали напевы: «Нет радости в страсти!

Усталое сердце, усни же, усни ты!»

И в сумерках зимних нам верилось власти

Единственной, странной царевны Аниты.

Памяти Нины Джаваха

Всему внимая чутким ухом,

– Так недоступна! Так нежна! —

Она была лицом и духом

Во всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:

Скрывая взор в тени углов,

Она без слов кривила губы

И ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,

Темнел огромный дортуар;

Ей снилось розовое Гори

В тени развесистых чинар…

Ах, не растет маслины ветка

Вдали от склона, где цвела!

И вот весной раскрылась клетка,

Метнулись в небо два крыла.

Как восковые – ручки, лобик,

На бледном личике – вопрос.

Тонул нарядно-белый гробик

В волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось…

Вокруг лампады, образа…

А был красив гортанный голос!

А были пламенны глаза!

Смерть окончанье – лишь рассказа,

За гробом радость глубока.

Да будет девочке с Кавказа

Земля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,

Испепелив, угас пожар…

Спи с миром, пленница-джигитка,

Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги

Душе, что мукой зажжена!

О да, тебя любили боги,

Светло-надменная княжна!

Москва, Рождество 1909

Пленница

Она покоится на вышитых подушках,

Слегка взволнована мигающим лучом.

О чем загрезила? Задумалась о чем?

О новых платьях ли? О новых ли игрушках?

Шалунья-пленница томилась целый день

В покоях сумрачных тюрьмы Эскуриала.

От гнета пышного, от строгого хорала

Уводит в рай ее ночная тень.

Не лгали в книгах бледные виньеты:

Приоткрывается тяжелый балдахин,

И слышен смех звенящий мандолин,

И о любви вздыхают кастаньеты.

Склонив колено, ждет кудрявый паж

Ее, наследницы, чарующей улыбки.

Аллеи сумрачны, в бассейнах плещут рыбки

И ждет серебряный, тяжелый экипаж.

Но… грезы всё! Настанет миг расплаты;

От злой слезы ресницы дрогнет шелк,

И уж с утра про королевский долг

Начнут твердить суровые аббаты.

1910

Шарманка весной

– «Herr Володя, глядите в тетрадь!»

– «Ты опять не читаешь, обманщик?

Погоди, не посмеет играть

Nimmer mehr[2]этот гадкий шарманщик!»

Золотые дневные лучи

Тёплой ласкою травку согрели.

– «Гадкий мальчик, глаголы учи!»

– О, как трудно учиться в апреле!..

Наклонившись, глядит из окна

Гувернантка в накидке лиловой.

Frдulein Else[3]сегодня грустна,

Хоть и хочет казаться суровой.

В ней минувшие грезы свежат

Эти отклики давних мелодий,

И давно уж слезинки дрожат

На ресницах больного Володи.

Инструмент неуклюж, неказист:

Ведь оплачен сумой небогатой!

Все на воле: жилец-гимназист,

И Наташа, и Дорик с лопатой,

И разносчик с тяжелым лотком,

Что торгует внизу пирожками…

Frдulein Else закрыла платком

И очки, и глаза под очками.

Не уходит шарманщик слепой,

Легким ветром колеблется штора,

И сменяется: «Пой, птичка, пой»

Дерзким вызовом Тореадора.

Frдulein плачет: волнует игра!

Водит мальчик пером по бювару.

– «Не грусти, lieber Junge[4], – пора

Нам гулять по Тверскому бульвару.

Вперед

Читать онлайн Марина Цветаева - Поэзия. Все в одной книге

Похожие книги