– А что? Это интересная история. На ночь меня запирали в небольшой комнатке. Так уж было у нас заведено. А ночных ваз в наших краях, Кеюм, не водилось. Дикий Тральгнок, предкам не пожелаешь. Или, значит, кусты, или выгребная яма в конце двора. Под моим окном росли, помню, такие синие… нет, беленькие… то есть, красненькие. Назывались – Глаз Неба. Ну, да, синенькие. Я тогда был еще стройнее, эх, молодость, молодость, в любую щелку, представьте, без глины и масла… Это я сейчас, шерстяная э-э… несколько поправился…
Кредлика у окна сменили Енсены, за Енсенами помочился Туольм, Большой Быр, вздыхая, пропустил Худого Скауна вперед.
– И вот, – продолжил тот, вставая наконец к окну, – мне однажды пришло в голову, что я, как и сейчас, запросто могу не лезть ни в какое окно, а тихо-мирно…
– Эгмин, заткнись! – негромко сказал Клембог.
– Да пожалуйста! – Худой Скаун, окончив свои дела и подтянув штаны, уступил место Хефнунгу. – Но я, между прочим, о Капле забочусь. Чтобы она не подумала, что мочиться – это стыдно. Я уж на своем веку и не такое…
– Эгмин!
Вид у Клембога был настолько устрашающим, что Худой Скаун предпочел спрятаться за спины товарищей.
– Все, – сказал он, – молчу, могила предков. Может, перекусим уже?
Отряд выразил дружное согласие. Все принялись развязывать мешки с припасами, и только Большой Быр, не двигаясь, смотрел на товарищей грустными глазами.
– Парни, – наконец сказал он, – а вы не могли бы и вокруг меня постоять, как только что с Каплей?
– Боги мои шерстяные! – воскликнул Худой Скаун. – В тебе-то откуда такая стеснительность, дружище?
– Я это… я по-большому. А задница в окно не пролезет, – вздохнул Большой Быр.
– Матерь нифельная, ты же нам весь аппетит отобьешь!
– Извините, а можно кадку? – обратился Большой Быр к Капле.
Получив посудину, которую девушка безразлично выпустила из рук, он посмотрел на Клембога.
– Так, ладно, – сказал гауф, пряча улыбку. – Отворачиваемся все.
Посмеиваясь, воины встали к Большому Быру спинами.
– Неприятность эта может случиться с каждым, – обрывая смешки, сказал Ольбрум. – Я еще посмотрю, как вы сами с этим справитесь.
– Ага! – прокряхтел из-за спин Большой Быр.
– Жрать надо меньше, – сказал Туольм.
– А я, – заметил Худой Скаун, набивая рот лепешкой и сыром, – не обессудьте, буду все делать на ходу и в штаны.
Отряд грохнул хохотом. По тесному кругу пошел бурдюк с травяным вином. Клембог протянул лепешку и кусок вяленого мяса глядящей в дверной проем Капле.
– Подкрепитесь.
Девушка не ответила.
Подол ее платья вдруг дернуло невидимым, теплым ветром. Волосы, рассыпаясь, взметнулись вверх. Свет из Капли плеснул огненными лучами в стороны.
С хрустом лопнул фиолетовый нарост на стене. Отступила, распалась ущербная, мрачная пелена. Внизу взвизгнула какая-то нифельная нежить. Что-то там разбилось, грохнуло. Упал на ступени лестницы выползень, зашипел и заскреб когтями, стараясь убраться подальше. Каплю приподняло над полом. Клембога и весь отряд обдало густым жаром.
– От, мать-нифель! – прошептал Худой Скаун, роняя лепешку изо рта.
Капля на мгновение обернулась.
Губы ее дернулись, в глазах промелькнула короткая попытка воспротивиться воле богов, но затем лицо разгладилось и оделось свечением.
Промяв шкаф, Капля поплыла к выходу.
– Быстро! – рявкнул Клембог, подхватывая плащ с пола.
– Кайлы-катанахш! – непонятно выругался Хефнунг, сбивая крошки с колен.
