Ехали они так-то почитай две седмицы, пока косточка с руки воеводиной сама не сорвалась да на землю не упала. Стоит он с дружинниками княжескими у берлоги медвежьей, косточка к ней по земле ползет, как гадюка. Слез воевода с коня да молвит:
– Выходи, ведьма, знаю я, что здесь ты прячешься. Против меня да людей моих сделать ты ничего не сумеешь.
Резеда и вышла открыто, в глаза воеводе долго посмотрела. На руках у нее зайчонок сидит, не рвется, ровно прирученный, и сама она тонкая да лицом светлая, улыбается, ровно дитя малое, словно не воины за ней при оружии приехали, а родной кто-то.
– Вижу я, – говорит Резеда, – сильно князь смерти моей хочет, раз за помощью к колдуну Протопею обратился. Еще вижу, что коли не пойду с тобой, ждет тебя беда большая, а коли пойду, так на меня она перекинется. На смерть ты меня вести собираешься, хоть сам не веришь, что надобно. Силы у тебя больше, чем у князя, дружина твоя служит не прихоти его, а мудрости твоей да доброте. Ладно уж, коль так хочет князь меня повидать, пойду к нему, может и получится исцелить его, гнев на добро повернуть.
Выпустила Резеда зайчонка и сама пешком за конями дружинников пошла, своей волею.
Никто ее в пути не обидел, даже не подумал дурного. Девка-то, как солнышко зимою, думы на свет поворачивает. К каждому-то она знает, как подойти, какое слово молвить. Вроде и ничего особого, а на душе легче становится. Обратный путь на три дня больше времени занял, а короче показался. Всем-то хорошо, одному воеводе плохо. Помнит он слова княжие, знает, что и впрямь девку на смерть ведет, а Резеда душой чистая, как ее князю отдавать-то?
Вот уже и к городу подъезжать стали, совсем воеводе худо сделалось, ни ест он, ни пьет, сердце у него щемит, а Резеда сама к нему подходит, да и говорит:
– Извелся ты весь, воевода-батюшка. Не тревожься за меня, коли хотела б, так давно ушла бы. Мне самой с князем переговорить надобно. Пойди к нему сейчас, доложи, что привел меня, как было велено. Платы за то не бери никакой, ни шубой, ни златом, ни почестями. Как отпустит он тебя, сразу домой ступай, да дочке, как уснет, на ушко шепни все слова добрые, что дорогой об ней думал, она у тебя на утро в трое против прежнего красавицей проснется.
Воевода и поверил Резеде, доложил все князю, как она велела. Тот ему сулить стал золото да земли, а воевода поклонился и отказывается:
– Не ради наград я на службу к тебе пошел. Земли да золото к себе привязывают крепче веревок, помехой в деле моем становятся. Служил я батюшке твоему верой и правдой, теперь тебе служу, девку по слову единому привел, а только ты ее не тронь, нет зла в ней никакого, грех большой на душу возьмешь, коли обидишь ее. Таких, как она казнить, так людей добрых на земле и не останется.
Князь тут дружинников призвал, да и приказал воеводу своего верного за слова дерзкие в острог вести. Дружинники повеления его не послушались, не предали воеводу своего, на месте отреклись от служения князю, да по домам пошли. Князь, почитай, без охраны и остался, с десяток человек всего. Они-то Резеде руки связали да в покоях его перед кроватью на колени поставили. Князь выгнал всех прочь, веревку Резеде на шею накинул, да косточкой своей замахнулся.
– Что, ведьма, – пытает, – думала, не сыщу я тебя да спущу обиду. Ты меня молодого калекой оставила, а сама среди трав да векшей счастливо прожить хотела? Не бывать этому! Как мне больше никогда не ходить, так и тебе не жить на белом свете.
