– Просто доставил? – вздрогнув, переспросил Пифарь. – Ничего более?
– Нет. Я и не уточнял. – Сын божий откинулся, негромко ударившись спиной о мощные сосновые венцы. Кивнул, куснув губу. Потом неожиданно вернулся к изначальной теме:
– Но во что-то ты веришь, раз подставил шею игле и чернилам. Набивший верил, значит, и ты разделял…
– Мертвецу не нужно верить. Он уже умер, – и недовольно подняв голову, продолжил: – Оставь свои расспросы, не время и не место сейчас. Я не твоя паства, и мне хочется спать.
– И до сих пор не вытравил, – все же закончил тот.
– Это не вытравишь, – ответил Мертвец и поднялся. – Хозяйка, отвлекись ради гостей.
Для них нашелся закут за стеной, каждому по узкой лавке, гречишной подушке и цветастому одеялу. Лето закатилось в осень, по ночам сильно холодало. Время готовиться к предстоящей зиме.
Когда Пифарь захрапел, наемник поднялся. Миновав сени, нашел комнатку, где спала хозяйка, осторожно поскребся.
– Ночь холодна, – сказал он подошедшей женщине. – Пустишь на порог чужеземца?
Молча кивнула и провела к себе. Широкая кровать, спиленные на уровне живота стойки украшены резьбой, видно, раньше – у кого-то когда-то – она стояла в главной комнате, под балдахином. Теперь в этом нет надобности. Поставив свечу на сундук, женщина произнесла.
– Ложись, странник. Пять монет.
– Как же дорого, – заметил Мертвец. – За эти деньги я мог бы у тебя месяц столоваться.
– Дорого то, что ценится, – спокойно ответствовала она. – Дорога одна, и я на всем пути до самого Триполья одна. Меня уважают и всегда останавливаются на обратном пути.
– Ты одна управляешься с хозяйством?
– Нет. Со мной живет служанка и ее муж, спят они сейчас. Зачем тебе расспросы?
– Сам не знаю, – признался он, – захотелось поговорить. Как бы только сюда сын божий не спустился за тем же.
– Не спустится. Если только тебя не увидит и не начнет искать.
– Ты из его паствы?
– Я его дочь. – Оба надолго замолчали.
– Из Суходола к тебе приходят?
– Нет. Я сама ушла оттуда.
– А мать?
– С матерью и ушла. Ты серебро за разговоры платил?
– За все. Иногда и разговор человеку нужен. Разве тебе за такую прихоть не платят? – Она кивнула, коротко вздохнув: наемник поглаживал ее полные наливные груди. Пальцы спустились к низу живота.
– За всякое платят. Да не за все станешь брать.
– Последний вопрос, – женщина закусила губу, подавляя вскрик сладостной боли. – Все знают, кто ты?
– Зачем тебе… нет, немногие. Из Суходола и те… – Он крепко прижал хозяйку к себе.
– Тогда покажи, почему они возвращаются.
Слуги уж встали и готовили завтрак. Пифарь сидел у печи, с недовольным лицом, поджидая наемника. Едва увидев, тут же заторопился:
– Нам давно пора в путь, а ты… если б знал, как ты проведешь ночь, я бы уехал сам.
Наемник ничего не сказал, сел за стол. В безмолвии прошел завтрак, только ложки стучали о чугун с перловой кашей. Когда Мертвец пошел на задний двор, седлать лошадь, женщина остановила его.
– Ты еще вернешься? Я снижу цену.
– Тебе просто понравилось, – он провел рукой по спине лошади, та беспокойно переступила с ноги на ногу. – Я не беру и не даю ложных обещаний. У тебя найдется еще потник? Твой отец тяжеловат даже для этого седла.
– Если вернешься, – но подала войлочный обрез. Кивком поблагодарив, наемник переседлал животное. Недолго постояв, хозяйка вернулась в сени. Не вышла проститься даже, когда Пифарь тяжело взгромоздился в седло. Она ждала, обернется ли наемник, нет, так и не обернулся. Ехал молча, немного ссутулившись. Пифарь говорил что-то, потом замолчал. Ворочался часто, вздыхая. Тишина накрыла обоих, только неспешный глухой топот копыт об утрамбованную глинистую землю. Редкие жухлые деревца вокруг, солнце, выглянувшее из-за редких облачков, засветило по-летнему жарко, горизонт поплыл, задрожал зеркалом миражей. Сколько часов прошло, а в дороге никто не встретился, будто съехали с проторенной тропы и двигались куда-то в неведомое, одни в целом мире. И вид окрест не менялся, все те же унылые всхолмья по обеим сторонам, песок и глина под ногами. Чахлые деревца, мхи да пятнами пробивающаяся травка у высохших родников. Иногда под ногами стучали камешки, тут только Пифарь понял, что дорога не один час ведет их по дну пересохшей реки, превратившийся в торный тракт.
