А он, словно понимая ее, кивал и твердил:
– Да, да, да, да!..
Через много-много лет после войны Нина Васильевна Строева рассказала про встречу с немцем на торжественном вечере гострудсберкасс, посвященном Дню Победы. Ей долго аплодировали как блокаднице и активному участнику оборонных работ. Особенно всех взволновали заключительные слова Нины Васильевны: «К счастью, мы так и не встретились, мы сделали всё, чтобы это свидание не состоялось».
– Ну, а с Колей-то! С Колей встретились? – выкрикнула из зала молоденькая операторша.
Все затихли.
Нина Васильевна развела руками.
– К сожалению, нет.
И ей почему-то снова зааплодировали.
1970
Рано оставшись вдовцом, Николай Петрович Стрельцов решил больше не вступать в брак, а все силы свои употребить на воспитание дочери. Лиза была задумана им как средоточие классических добродетелей: чистоты, скромности, романтической одухотворенности и верности. Да, ещё, конечно, преданности идеалу. Николай Петрович в свое время изрядно потосковал по цельности женской натуры, так что в его намерении скрестились лучшие побуждения отца и горькая разочарованность юноши. В педагогическом арсенале Николая Петровича были воскресные прогулки по царскосельским аллеям, абонемент в Филармонию, частные уроки французского языка, вечерние моционы по набережным рек и каналов. А также тщательно продуманный круг чтения.
Разумеется, на девятом, а тем более, на десятом году школьного обучения отцовский контроль над Лизой ослаб, потерял смысл и силу. Лиза, со своей стороны, в эти же годы разгадала замысел отца, поскольку возраст обязывал ее к самоанализу, но чтобы не огорчать его, не подавала виду. Она знала, что никогда не будет тургеневской девушкой, к которым Николай Петрович питал слабость и о ком говорил с особым значением.
Лиза не прошла по конкурсу на факультет иностранных языков, но это, к удивлению Николая Петровича, не было для нее оскорбительным и смертельным ударом. На другой же день, спокойно уложив документы в сумочку, она пошла по городу в поисках работы, сказав отцу, что заночует у подруги.
Больше всего Лизу привлекали средства передвижения. Ее волновали колёса, крылья и гребные винты. Она приходила на вокзал, как на зрелище. Отправление поезда представлялось ей пьесой с острым сюжетом, поставленной по всем правилам драматического искусства. Ей и прежде казалось, что некоторых моментов жизни коснулась рука режиссера. Миг отправления поезда, внешне такой безобидный, бесшумный, когда можно не спеша идти рядом и пожимать руки, и даже целоваться, и что-то говорить: уговаривать, обещать, признаваться, отказывать – меж тем как движение поезда нарастает, – миг этот вызывал в Лизе восхищение беспощадной мощью машины и сочувствия к людям. Люди хотели быть вместе, но не могли. Это было классическим переплетением оптимизма с трагедией, энтузиазма с печалью. Лиза уходила с вокзала, глотая слезы. Она уже догадывалась, что это главный парадокс жизни, которую ей предстояло прожить.
В тот вечер, вдоволь находившись по городу, Лиза приехала в аэропорт. Здесь было радостнее и светлее, чем на вокзале. Рев самолетов, кинжальные стрелы прожекторов, быстрые тени, пульсирующие бортовые огни создавали иную версию того же сюжета.
Лиза стояла в тупичке у ограды, среди стриженых низких кустов и разглядывала дальние самолеты зарубежных авиалиний. Неожиданно за ее спиной появились трое пилотов в синих костюмах. Ограда, на которую она опиралась, оказалась калиткой, потайным выходом на лётное поле. Один летчик присвистнул, другой бодро сказал:
