Начальник полиции нашел дискуссию бесполезной. Так точно, ему поступил сигнал от господина Секондо Бьянкини. Как того требовала профессиональная вежливость, он лично перезвонил господину Секондо и уверил его в том, что, принимая во внимание важность лица, о котором шла речь, компетентные органы позаботились о том, чтобы изучить дело со всей тщательностью и аккуратностью. Собранная полицией информация и сделанные на ее основе выводы не показали ничего, что было бы несовместимо с экстремальным жестом вышеупомянутого лица. Несколько секунд Стуки и начальник полиции смотрели друг на друга в упор, проговаривая, каждый про себя, свои возражения.
– А записка?
– Какая записка, инспектор?
– Та, которую обычно оставляет любой уважающий себя самоубийца. Ведь самоубийство – это в некотором роде спектакль, представление.
– Не было никакой записки. Он лежал в пижаме у фамильного склепа. Что, по-вашему, он должен был еще написать?
– Да уж.
– Я вам даже больше скажу и поделюсь некоторыми подробностями дела, о которых мы не стали сообщать прессе.
– Что вы имеете в виду?
– Карманы его пижамы были полны барбитуратов.
– Транквилизаторы?
– А знаете, каким образом господин Анчилотто откупорил бутылку?
– Матузалем.
– Какой матузалем?
– Шестилитровая бутыль.
– Шпагой! Он напрочь отсек горлышко бутылки, как какой-нибудь наполеоновский кирасир. Вы понимаете? Сумасшедший! Не только шелковая пижама и все прочее: даже шпагу с собой на кладбище притащил! И знаете, что еще нашли рядом с телом?
– Что?
– Перчатки. Пару черных перчаток.
– Женские перчатки?
– Не думаю. Эксперты установили, что это были мотоциклетные перчатки.
– И что это значит?
– Это значит, инспектор, что граф Анчилотто ушел по-своему: театрально хлопнув дверью. Так же, как этот человек и жил. Впрочем, он мог себе это позволить.
– Я понял.
– Вы сами знаете, мы получаем в месяц десятки сообщений такого рода: аварии со смертельным исходом, которые могли быть вызваны преступным вмешательством свекрови или зятя, смерть в результате сердечного приступа, спровоцированного опекуном или внуками, жаждущими наследства, самоубийства, до которых были доведены беззащитные жертвы. Я прекрасно понимаю, что нелегко принять смерть близкого человека, особенно когда это происходит внезапно и кажется трагической случайностью. Преступление, по крайней мере, создает иллюзию, что случившемуся есть объяснение.
– Иногда оно и в самом деле есть.
– Это верно.
Вернувшись в полицейское управление, инспектор позвал к себе в кабинет агентов Ландрулли и Спрейфико и как бы между прочим поинтересовался, что они думают о причудливом самоубийстве господина Анчилотто.
– Тот, который уснул на кладбище и не проснулся, – добавил Стуки.
Спрейфико, опершись на подоконник, высказал предположение, что, по его мнению, это была акция протеста против подорожания похоронных услуг. Господин Анчилотто на своем примере показал, как нужно поступать: улечься под солнцем, тогда твое тело высохнет и будет занимать меньше места.
Агент Ландрулли – руки скрещены за головой – не мог понять цинизма своего коллеги. Тем более по отношению к человеку, перед которым лично он готов снять шляпу. Он, Ландрулли, думал, скорее, о каком-то сильном разочаровании, смертельной душевной ране или других ужасных жизненных потрясениях.
– А если кто-то жил в достатке, пил изысканные вина и наслаждался обществом самых красивых женщин, как султан, и вообще, как сыр в масле катался?
