Магазин господина Мадани был довольно большим и располагался в очень выгодном месте. В огромной витрине играл всеми цветами радуги вывешенный на всеобщее обозрение каскад из дорогих персидских ковров.
Хозяин магазина сидел за маленьким деревянным столиком и о чем-то размышлял. Его сын начищал объемные наргиле[7]. Инспектор задумался: с чего начать разговор? Стуки решил, что в этой ситуации он должен вести себя как настоящий иранец. Проблема в том, что он не до конца понимал, что именно это означает. Наконец инспектор собрался с духом. Встретившись взглядом с господином Мадани, Стуки нахмурил брови и, не произнеся ни слова, резким жестом указательного пальца в сторону молодого человека рассек воздух, всем своим видом выражая единственную мысль: «Довольно!» Конечно же, это не имело ничего общего с тем, как ведут себя иранцы. Молодой Мадани еле заметно кивнул головой. Мрачнее тучи, Стуки вышел из магазина и направился к бару Секондо в надежде на то, что бокал хорошего вина развеет его невеселые мысли.
Бармен взглянул на вошедшего Стуки с таким видом, словно обнаружил, что в его винном погребе совсем не осталось вина. Мужчина перегнулся через барную стойку и схватил инспектора за руку. По его лицу полились слезы, крупные, как роса на виноградных листьях. «Антимама, Секондо!» Первым порывом Стуки было обнять своего приятеля, но не в его правилах было обниматься с барменами, даже когда те плачут.
– Наконец-то пришли результаты вскрытия и разрешение властей. Теперь мы можем похоронить беднягу. Ночью третьего августа он переправился на противоположный берег реки… – это было сказано Секондо так, будто речь шла о переселении на другую планету.
– Кто? О ком это вы? – спросил инспектор и оглянулся по сторонам, надеясь на поддержку посетителей бара. Им, судя по всему, пришлось терпеть горестные излияния Секондо уже с самого утра. Несколько мужчин молча сидели за барными столиками и всем своим видом выражали дружескую солидарность.
– Мой поставщик просекко. Граф.
– Какой граф?
– Граф Анчилотто.
Инспектор припомнил, что кое-то читал об этом в местной прессе. По долгу службы он всегда внимательно следил за новостями, и эта смерть не ускользнула от его внимания. Стуки не знал только, что этот тип был знакомым Секондо, и удивился, как тому удалось все эти дни скрывать свои чувства и держать все в секрете. Он ведь ни разу не проговорился, и Стуки ничего такого в нем не заметил. Не считая той особой грусти, причина которой теперь стала понятной.
– Самоубийство, – прошептал Секондо едва слышно, но ему самому показалось, что это было сказано слишком громко. Вдруг по какой-то причине Господь не заметил этот тяжкий проступок? Он, Секондо, конечно же, не собирался доносить.
Стуки кивнул головой: об этом тоже написали в газетах. Вызвало удивление место, где самоубийца был найден.
– Это тот самый «человек на погосте»? – в свою очередь прошептал инспектор.
– Да, он лежал у дверей семейного склепа, одетый в шелковую пижаму, а рядом стоял матузалем шампанского с гравировкой на стекле: «Per aspera ad astra», – добавил Секондо. – «Через тернии к звездам».
– Это можно перевести и так: «Путь к добродетели полон препятствий», – задумчиво произнес Стуки. – Это было написано на… что такое матузалем?
– Что? А, это шестилитровая бутыль для шампанского.
Инспектор Стуки еще не слышал, чтобы кто-нибудь из владельцев бара так хорошо отзывался о своих поставщиках. Устроившись на плетеном стуле рядом с кассовым аппаратом, Секондо принялся на все лады превозносить прекрасные качества усопшего, который выступал в обличье то рыцаря, то философа, то даже деревенского поэта. Опечаленный бармен жалобно смотрел на Стуки, напоминая ему головастика, которого вытащили из воды. Он устало потер глаза и произнес, что, по его размышлению, в смерти графа не все чисто: человек, который имел привычку прогуливаться в каштановой роще и вдоль золотившихся в лучах восходящего солнца виноградников, просто по определению не мог покончить с жизнью. И тем более – при помощи снотворного. Секондо поискал в холодильнике и вытащил бутылку с большой пробкой.
