Покуда вертится Земля. Сборник современной поэзии и прозы - страница 10



Безмятежный дневной сон затягивает глубоко, скрывая от палящего июльского солнца так надолго, что не сразу удаётся разлепить глаза; вновь и вновь проваливаешься в его мягкую яму. Наконец вялыми, слабыми от продолжительной неподвижности ногами ковыляешь на скрипучее крыльцо, вытягиваешься во весь рост, распрямляясь и поднимая руки к небу, и радостно брызгаешь в лицо поблескивающей на солнце водяной прохладой из заранее приготовленного заботливыми руками старого таза. Быстрой босоногой ящеркой скользишь между яблоневых стволов, кустов смородины и вишни, стараясь не обжечь раскалённой землёй мягкие пятки.

Пробравшись в тень, останавливаешься и, отдышавшись от быстрого бега, выбираешь место поудобнее, прямо в объятьях сиреневых кудлатых лап. Усаживаешься на шаткие старые качели с чашкой мятно-смородинового чая и, хрустнув куском сахара, блаженствуешь, раскачиваясь в такт с ветром, солнцем, небом и непрерывным тарахтением надоедливого мотора, добывающего воду из тёмных, пронизанных подземными венами глубин.

Кажется, что это навсегда. Навечно…

В этот год сирень схитрила сообразно климатическим загадкам и приняла решение быть со мной совершенно иной, нежели прежде. Интимнее, что ли… Она не возбуждала, не бередила мою истосковавшуюся по ней душу, не манила в тёмные закоулки памяти. Не водила узкими улочками воспоминаний и размышлений. Она баюкала свернувшееся в зародышевый клубок усталое от сменявших друг друга мыслей тело. Она усыпляла. Детским сном, крепким и долгим, с тяжёлым пробуждением и медленным возвращением в реальность.

Во сне впервые отчётливо явилась эта грешная мысль, странным образом не пугающая вовсе, а принятая без требований объяснения всей её сути.

Положите меня спать в сирени…

Ольга Козка


Родина

Родина – это тропинка,
Что прямо к дому ведёт,
Это старушка в косынке,
Что у крыльца внука ждёт;
Это родные просторы,
Неба бездонного синь
И величавые горы
С пиками снежных вершин;
Это солёное море,
Красно-багряный закат,
Шелест волны, шум прибоя,
Где громко чайки кричат;
Это весёлое детство,
Поле с ковром васильков,
Пёс на цепи по соседству,
Крики бездомных котов;
И старики на скамейке,
Что возле дома сидят,
Строгий мужик в телогрейке,
Грозно бранящий ребят;
Мамины тёплые руки,
Нежный и искренний взгляд,
Чувство тоски при разлуке
И невозврата назад.

Мой Холмск

На берегу Татарского пролива,
Где волны пенные стучат о пирс,
Портовый город есть на Сахалине,
Который омывает лёгкий бриз.
Он был Маука, а потом Маока.
И айны, и японцы жили в нём.
Отвоевавши Сахалин до срока,
Отныне Холмском мы его зовём.
Холмы и сопки зеленью покрыты,
Но на вершинах даже летом снег.
В порту причалы волнами побиты,
Камнями дерзко брошены на брег.
А на Приморском стойкий запах йода,
И ламинарию принёс на берег шторм.
Так часто в порт приходит непогода,
А значит, снова не придёт паром.
В лучах заката сопки так прекрасны!
Японский сад весною весь в цвету.
Сирени нет ещё на майский праздник,
А сакура уже цветёт вовсю!
А скоро выпускной, рассвет, «гулянки»…
И над водой повсюду чаек стон.
Опять звучит «Прощание славянки»…
И от причала отошёл паром.
Живи, мой Холмск, и будь ещё красивей,
Родной наш, милый сердцу городок.
Цвети и стройся, город, с новой силой!
Зажги на маяке свой огонёк!

Колыбельная

Не кончается мамина сказка…
Что ты, месяц, в окно к нам глядишь?
Закрываются сонные глазки,
Засыпает мой чудный малыш.
Спи, мой мальчик, и пусть тебе снится