Он был, как лозунг, звонко однозначен,
Без многоточий, слабостей и смут.
В ту оттепель в отечестве подталом,
Привычном к диктатуре и войне,
Не тайное читателю шептал он,
Но грохотал народу и стране.
В расчёте на века и легионы
Он жёг в себе вулкан, а не свечу,
Он наполнял стихами стадионы
И президентов хлопал по плечу.
И мы в преддверье нового морозца,
Сутулясь под болоньевым плащом,
Признали в нём поэта, знаменосца,
Актёра и бог весть кого ещё.
И очень быстро позабыв, что гений
Великой безыскусности сродни,
Он разучился жить в тени сомнений
И просто разучился жить в тени.
Как парус – исключительно по ветру! —
Его тащил к рукам приросший флаг.
И что осталось признанному мэтру,
Помимо наступлений и атак?
А ветер дул в безвре́менье и горе,
В раздоры наций, в горький эпилог,
И замолчали все фанфары вскоре,
А он без них писать уже не мог…
Потом, когда страна упала в кому
И злые тучи небо замели,
Он тихо удалился в Оклахому
На дальнем полушарии Земли.
Себя читал подолгу – и казалось,
Что он, как прежде, громок и велик,
И больше ничего не оставалось
Ему среди своих умолкших книг.
Недавно прозвенел надмирный зуммер,
И он ушёл в зияющий проём.
Поэт? паяц? актёр?… Но вот он умер,
И мы с печалью думаем о нём.
