– Но, товарищ подполковник, – зарычал Бурляев, – я обязан исполнять план…
– Какой план? По посадкам? Где он, ваш план? На стол ко мне, быстро! – Савельев не сдержался, с силой хлопнул ладонью по столу. – Нет у вас никакого плана. Еще раз узнаю о вашем самовольстве, будете наказаны. Людей выпустить немедленно. Свободны!
Когда Бурляев скрылся за дверью, Савельев на минуту задумался, сцепил обе руки на столе и положил на них подбородок. Он вспомнил тот страшный бой в июле сорок третьего, первый его бой в качестве старшего оперуполномоченного военной контрразведки «Смерш» стрелкового полка. Вспомнил и рассказал Снигиреву.
Его только перевели из военной разведки в созданный весной «Смерш», и он, боевой офицер, командир разведроты дивизии, десятки раз ходивший в тыл противника, чувствовал себя не в своей тарелке, ощущая боязливое отношение к себе со стороны командиров и солдат, по привычке сторонившихся особиста. Их дивизия участвовала в наступлении, а его полку предстояло взять гряду холмов, с которых немецкая артиллерия держала под обстрелом всю округу. В пять утра корпусная и дивизионная артиллерия обрушила всю свою мощь на холмы, а через полчаса в атаку пошли роты полка. Штурм оказался настолько динамичным, что первую линию обороны немцев взяли за пятнадцать минут, а две роты второго батальона уже рванули вперед по склонам двух холмов, и вскоре с вершины одного из них комбат два сообщил в штаб полка о первой победе.
И тут с задних склонов холмов ударили немецкие минометы. Наши артиллеристы совершили большую ошибку. Их снаряды уничтожили фашистские батареи на холмах, но огонь за холмы они не перенесли. Мины ложились так густо, что вскоре наша пехота побежала вниз по склонам, а немецкие пулеметчики, вновь оседлавшие вершины, методично расстреливали бегущих. Погибли командир батальона и два ротных. Началась паника, охватившая и тех, кто еще находился в захваченных окопах первой линии немецкой обороны. Вскоре оба батальона, терявшие от минометного и пулеметного огня десятки бойцов, бежали обратно. Только отсутствие у немцев резервов и бронетехники не позволило им нанести контрудар.
Командир полка, немолодой подполковник, глазами, полными ужаса, оглядел присутствовавших на командном пункте офицеров, будто спрашивая «Что делать, братцы?» Когда его взгляд остановился на Савельеве, его лицо стало светло-пепельным. Савельев спросил:
– Разрешите в бой, товарищ подполковник?
Комполка не сразу понял вопрос, с минуту находясь в оцепенении. Савельев, снимая с гвоздя автомат, прокричал:
– Товарищ, подполковник! Разрешите остановить людей?!
– Да, сынок. – Командир схватил Савельева за руку, будто за последнюю соломинку. – Иди, дорогой, сделай что сможешь.
Савельев рванул навстречу отступавшим. Не добежав метров тридцать, он дал первую очередь из ППШ вверх, а затем по земле перед бегущими, как бы очертя линию, за которую им переступать нельзя, за которой тоже смерть, но уже от его автомата. Люди поняли и остановились.
– Ложись! – прокричал Савельев. – Командиры – ко мне! – Он показал в сторону кустарника, куда следовало прибыть оставшимся в живых офицерам.
Подбежали раненный в руку командир первого батальона, капитан, два ротных и три командира взводов. Савельев, оглядев всех, жестко спросил:
– Все меня знают?
Люди утвердительно кивнули, не проронив ни слова.
– Даю десять минут собрать личный состав и навести порядок. Ровно через пятнадцать минут двумя колонами начинаем обходить левую и правую сопки вон теми лощинами. – Он показал в сторону кустарников, протянувшихся по лощинам в сторону холмов, охватывая их клещами. – Левую колону поведет комбат один, правую – я. Товарищ капитан, распределите людей. Ротным и взводным проверить оружие и боеприпасы. Недостающее взять у убитых. Комбата перевязать. Атака по моему сигналу зеленой ракетой. Исполнять!
