– Ногу сломал, – сказал Гринька.
– В герои лезут! Молокососы!.. – кричал толстый.
Один из шоферов ткнул его кулаком в пухлую грудь.
– Ты что, спятил, что ли?
Толстый оттолкнул шофера. Снял очки, трубно высморкался. Сказал с нервной дрожью в голосе:
– Лежать теперь. Черти!
Гриньку подняли и понесли.
В палате, кроме Гриньки, было еще четверо мужчин. Один ходил с «самолетом», остальные лежали, задрав кверху загипсованные ноги. К ногам их были привязаны железяки. Один здоровенный парень, белобрысый, с глуповатым лицом, просил того, который ходил:
– Слышь!.. Неужели у тя сердца нету?
– Нету, – спокойно отвечал ходячий.
– Эх!..
– Вот те и «эх». – Ходячий остановился против койки белобрысого. – Я отвяжу, а кто потом отвечать будет?
– Я.
– Ты… Я же и отвечу. Нужно мне это. Терпи! Мне, ты думаешь, не надоела тоже вот эта штука? Надоела.
– Ты же ходишь!.. Сравнил.
– И ты будешь.
– А чего ты просишь-то? – спросил Гринька белобрысого. (Гриньку только что перевели в эту палату.)
– Просит, чтоб я ему гири отвязал, – пояснил ходячий. – Дурней себя ищет. Так – ты полежишь и встанешь, а если я отвяжу, ты совсем не встанешь. Как дите малое, честное слово.
– Не могу я больше! – заскулил белобрысый. – Я психически заболею: двадцать вторые сутки лежу, как бревно. Я же не бревно, верно? Сейчас орать буду…
– Ори, – спокойно сказал ходячий.
– Ты что, тронулся, что ли? – спросил Гринька парня.
– Няня! – заорал тот.
– Как тебе не стыдно, Степан, – сказал с укоризной один из лежачих. – Ты же не один здесь.
– Я хочу книгу жалоб и предложений.
– Зачем она тебе?
– А чего они!.. Не могли умнее чего-нибудь придумать? Так, наверно, еще при царе лечили. Подвесили, как борова…
– Ты и есть боров, – сказал ходячий.
– Няня!
В палату вместо няни вошел толстый мужчина в очках (с бензохранилища, из конторы).
– Привет! – воскликнул он, увидев Гриньку. – А мне сказали сперва, что ты в каком-то другом корпусе лежишь… Едва нашел. На, еды тебе приволок. Фу-у! – Мужчина сел на краешек Гринькиной кровати. Огляделся. – Ну и житье у вас, ребята!.. Лежи себе, плюй в потолок.
– Махнемся? – предложил мрачно белобрысый.
– Завтра махнемся.
– А-а!.. Нечего тогда вякать. А то сильно умные все.
– Ну как? – спросил мужчина Гриньку. – Ничего?
– Все в ажуре, – сказал Гринька.
– Ты скажи, почему ты не прыгал, когда уже близко до реки оставалось?
– А сам не знаю.
– Меня, понимаешь, чуть кондрашка не хватил: сердце стало останавливаться, и все. Нервы у тебя крепкие, наверно.
– Я ж танкистом в армии был, – хвастливо сказал Гринька. – Вот попробуй пощекоти меня – хоть бы что. Попробуй!
– Хэх!.. Чудак! Ну, машину достали. Все, в общем, разворотило… Сколько лежать придется?
– Не знаю. Вон друг двадцать вторые сутки парится. С месяц, наверно.
– Перелом бедренной кости? – спросил белобрысый. – А два месяца не хочешь? «С месяц»… Быстрые все какие!
– Ну, привет тебе от наших ребят, – продолжал толстый. – Хотели прийти сюда – не пускают. Меня как профорга и то еле пропустили. Журналов вот тебе прислали… – Мужчина достал из-за пазухи пачку журналов. – Из газеты приходили, расспрашивали про тебя… А мы и знать не знаем, кто ты такой. Сказано в путевке, что Малюгин, из Суртайки… Сказали, что придут сюда.
– Это ничего, – сказал Гринька самодовольно. – Я им тут речь скажу.
– Речь?.. Хэх!.. Ну ладно, поправляйся. Будем заходить к тебе в приемные дни – я специально людей буду выделять. Я бы посидел еще, но на собрание тороплюсь. Тоже речь надо говорить. Не унывай!
