Полное собрание сочинений. Том 15. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть третья - страница 34

Казалось, все эти люди испытывали теперь ввечеру, когда^>452 они остановились посереди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе радостной поспешности стремительного куда-то движения. Остановившись, все как будто поняли, что не всегда будет так весело идти и идти куда-то, что^>453 неизвестно еще, куда идут, и что на этом движеньи много будет тяжелого и трудного. Пьер^>454 несколько устал, был голоден^>455 и неприятное зрелище мертвеца, женщин^>456 и всего разорения, которое он видел, было у него перед глазами.^>457

Воспоминание об оставленном солдате и слова капитана тоже неприятно подействовали на него. Но невольно вследствие того, что становилось трудно, он чувствовал себя особенно^>458готовым и мужественным.

Поужинав похлебкой из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорив с новыми товарищами-офицерами – предметом разговора было то же самое, что поразило и Пьера: виденное разорение Москвы и перемена обращения конвойных – Пьер^>459встал и пошел ходить между кострами пленных. Было уж совсем темно. Начинало свежеть, обещая к утру мороз. Яркие звезды высыпали на небе. Справа от дороги поднималось зарево полного месяца. Вблизи, вдалеке,^>460 сколько мог видеть глаз и слышать ухо, виднелись костры и слышался^>461 гул огромного лагеря.

Полный месяц^>462 поднялся выше,^>463 и^>464 красные огни костров стали бледнеть и как будто тухнуть. Как ни^>465 шумно было это огромное сборище людей, тишина ночи, несмотря на их шум,^>466стояла над ними и поглощала их. Как ни странно было это сборище людей, как ни странно^>467 враждебны были эти люди между собой, тихая^>468 красота этой ночи поглощала их странность и злобу и любовно^>469 соединяла их.

Месяц взошел выше, серебром обливая далекие поля и леса, выступившие в его свете^>470 За далекими полями и лесами открывалась всё дальше и дальше светлая мгла.

– Благодарю тебя, господи, помилуй меня,^>471 – сказал себе Пьер, вернувшись к костру, лег и заснул.^>472

<Лиловая шавка,^>474 привыкшая к Пьеру во время его соседства с Каратаевым,^>475 радостно визжа, подбежала к Пьеру.^>476 Пьер приласкал ее^>477 и пошел за нею.^>478 У крайнего костра сидело и лежало человек 20 пленных, и между ними Пьер узнал Каратаева по его круглой фигуре и по звуку его добродушно веселого, спорого голоса. Каратаев, видимо, и не думал о своем прежнем товарище, ему было так же хорошо с новыми.

Между солдатами шел оживленный говор.^>479

– А что ж <ты> говоришь, конина поганая. Она поганая, да она сладкая.

– Вишь, кобылятина полюбилась. Чистый француз, ребята… Хранцузам она гожается, потому – нехристи.

– Ведь что сделали, идолы – мишень из икон поставили. Стало черти. А как они, братец ты мой, на это скверны, что чистоты никакой. Ему всё одно… – слышались голоса.

–^>480Стадо большая, соколик, и дурные и хорошие есть, – сказал голос Каратаева. —^>481А вот говорили, что он соборы пожег. Все целы. Глянул я с мосту. Вся краса божья целехонька стоит, потому нельзя ему божьего дома разорить, так-то.^>482 А, Петр Кирилыч, что, как бахилочки мои служат? – спросил он, увидав Пьера.

– Ничего, хорошо. Вы как шли?

– Да тоже ничего.^>483 Петров-то ведь обманул их… (Это был убежавший солдат.)

– Да, да, – сказал Пьер. Сесть со всеми вместе ему не хотелось; а одинокие беседы его с Платоном теперь кончились. Он сказал еще несколько слов и,