Лукашка ничего не отвечал. Он заряжал ружье и следил за уплывающею карчой. Неподалеку остановилась она на отмели, и из-за нее показалось что-то большое, покачиваясь на воде.
– Чего стрелил? Что не сказываешь? – повторили казаки.
– Абреки! – сказывают тебе, – повторил Лука.
– Будет брехать-то! Али так вышло ружье-то?
– Абрека убил! Вот что стрелил! – проговорил сорвавшимся от волнения голосом Лукашка, вскакивая на ноги. – Человек плыл… – сказал он, указывая на отмель. – Я его убил. Глянь-ка сюда.
– Будет врать-то, – повторял Ергушов, протирая глаза.
– Чего будет? Вот гляди! Гляди сюда, – сказал Лукашка, схватывая его за плеча и пригибая к себе с такою силой, что Ергушов охнул.
Ергушов посмотрел по тому направлению, куда указывал Лука, и, рассмотрев тело, вдруг переменил тон.
– Эна! Я тебе говорю, другие будут, верно тебе говорю, – сказал он тихо и стал осматривать ружье. – Это передовой плыл; либо уж здесь, либо недалече на той стороне; я тебе верно говорю.
Лукашка распоясался и стал скидывать черкеску.
– Куда ты, дурак? – крикнул Ергушов. – Сунься только, ни за что пропадешь, я тебе верно говорю. Коли убил, не уйдет. Дай натруску порошку подсыпать. У тебя есть? Назар! ты ступай живо на кордон, да не по берегу ходи; убьют, верно говорю.
– Так я один и пошел! Ступай сам, – сказал сердито Назарка.
Лукашка, сняв черкеску, подошел к берегу.
– Не лазяй, говорят, – проговорил Ергушов, подсыпая порох на полку ружья. – Вишь не шелохнется, уж я вижу. До утра недалече, дай с кордона прибегут. Ступай, Назар. Эка робеешь! Не робей, я говорю.
– Лука, а Лука! – говорил Назарка, – да ты скажи, как убил.
Лука раздумал тотчас же лезть в воду.
– Ступайте на кордон живо, а я посижу. Да казакам велите в разъезд послать. Коли на этой стороне… ловить надо!
– Я говорю, уйдут, – сказал Ергушов, поднимаясь, – ловить надо, верно.
И Ергушов с Назаркой встали и, перекрестившись, пошли к кордону, но не берегом, а ломясь через терны и пролезая на лесную дорожку.
– Ну, смотри, Лука, не шелохнись, – проговорил Ергушов, – а то тоже здесь срежут тебя. Ты, смотри, не зевай, я говорю.
– Иди, знаю, – проговорил Лука и, осмотрев ружье, сел опять за чурбан.
Лукашка сидел один, смотрел на отмель и прислушивался, не слыхать ли казаков; но до кордона было далеко, а его мучило нетерпенье; он так и думал, что вот уйдут те абреки, которые шли с убитым. Как на кабана, который ушел вечером, досадно было ему на абреков, которые уйдут теперь. Он поглядывал то вокруг себя, то на тот берег, ожидая вот-вот увидать еще человека, и, приладив подсошки, готов был стрелять. О том, чтобы его убили, ему и в голову не приходило.
Уже начинало светать. Всё чеченское тело, остановившееся и чуть колыхавшееся на отмели, было теперь ясно видно. Вдруг невдалеке от казака затрещал камыш, послышались шаги и зашевелились махалки камыша. Казак взвел на второй взвод и проговорил: «Отцу и Сыну». Вслед за щелканьем курка шаги затихли.
– Гей, казаки! Дядю не убей, – послышался спокойный бас, и, раздвигая камыши, дядя Ерошка вплоть подошел к нему.
– Чуть-чуть не убил тебя, ей Богу! – сказал Лукашка.
– Чтò стрелил? – спросил старик.
Звучный голос старика, раздавшийся в лесу и вниз по реке, вдруг уничтожил ночную тишину и таинственность, окружавшую казака. Как будто вдруг светлей и видней стало.
– Ты вот ничего не видал, дядя, а я убил зверя, – сказал Лукашка, спуская курок и вставая неестественно спокойно.
