– Чтò пустое говорить? – сказал Лука. – Ты скажи, как с Гирей-ханом быть? Говорит, только проведи коня до Терека, а там хоть косяк целый давай, место найду. Ведь тоже гололобый, верить мудрено.
– Гирей-хану верить можно, его весь род – люди хорошие; его отец верный кунак был. Только слушай дядю, я тебя худу не научу: вели ему клятву взять, тогда верно будет; а поедешь с ним, всё пистолет наготове держи. Пуще всего, как лошадей делить станешь. Раз меня так-то убил было один чеченец: я с него просил по десяти монетов за лошадь. Верить – верь, а без ружья спать не ложись.
Лукашка внимательно слушал старика.
– А что, дядя? Сказывали, у тебя разрыв-трава есть, – молвил он, помолчав.
– Разрыва нет, а тебя научу, так и быть: малый хорош, старика не забываешь. Научить, что ль?
– Научи, дядя.
– Черепаху знаешь? Ведь она чорт, черепаха-то.
– Как не знать!
– Найди ты ее гнездо и оплети плетешок кругом, чтоб ей пройти нельзя. Вот она придет, покружит и сейчас назад; найдет разрыв-траву, принесет, плетень раззорит. Вот ты и поспевай на другое утро, и смотри: где разломано, тут и разрыв-трава лежит. Бери и неси куда хочешь. Не будет тебе ни замка, ни закладки.
– Да ты пытал, что ль, дядя?
– Пытать не пытал, а сказывали хорошие люди. У меня только и заговора было, что прочту «здравствуитя», как на коня садиться. Никто не убил.
– Какая такая «здравствуитя», дядя?
– А ты не знаешь? Эх, народ! То-то, дядю спроси. Ну слухай, говори за мной:
Здравствуитя живучи в Сиони.
Се царь твой.
Мы сядем на кони.
Софоние вопие,
Захарие глаголе.
Отче Мандрыче
Человеко-веко-любче.
– Веко-веко-любче, – повторил старик. – Знаешь? Ну, скажи!
Лукашка засмеялся.
– Да что, дядя, разве от этого тебя не убили? Може так.
– Умны стали вы. Ты все выучи да скажи. От того худа не будет. Ну, пропел «Мандрыче», да и прав, – и старик сам засмеялся. – А ты в Ногаи, Лука, не езди, вот что!
– А что?
– Не то время, не тот вы народ, дермо казаки вы стали. Да и русских вон чтò нагнали! Засудят. Право, брось. Куда вам! Вот мы с Гирчиком бывало…
И старик начал было рассказывать свои бесконечные истории. Но Лукашка глянул в окно.
– Вовсе светло, дядя, – перебил он его. – Пора, заходи когда.
– Спаси Христос, а я к армейскому пойду: пообещал на охоту свести; человек хорош, кажись.
От Ерошки Лукашка зашел домой. Когда он вернулся, сырой росистый туман поднялся от земли и окутал станицу. Не видная скотина начинала шевелиться с разных концов. Чаще и напряженнее перекликались петухи. В воздухе становилось прозрачно, и народ начинал подниматься. Подойдя вплоть, Лукашка рассмотрел мокрый от тумана забор своего двора, крылечко хаты и отворенную клеть. На дворе слышался в тумане звук топора по дровам. Лукашка прошел в хату. Мать его встала и, стоя перед печью, бросала в нее дрова. На кровати еще спала сестра-девочка.
– Что, Лукашка, нагулялся? – сказала мать тихо. – Где был ночь-то?
– В станице был, – неохотно отвечал сын, доставая винтовку из чехла и осматривая ее.
Мать покачала головой.
Подсыпав пороху на полку, Лукашка достал мешочек, вынул несколько пустых хозырей и стал насыпать заряды, тщательно затыкая их пулькой, завернутою в тряпочке. Повыдергав зубом заткнутые хозыри и осмотрев их, он положил мешок.
– А что, матушка, я тебе говорил торбы починить: починила, что ль? – сказал он.
– Как же! Немая чинила что-то вечор. Аль пора на кордон-то? Не видала я тебя вовсе.
