– Спасибо. – Ответил он.
– Не стоит. – Буркнула девушка.
– Как сказать. – Мысленно меняя ударение в глаголе, Тимофеев усмехнулся, и тоже отвернулся.
И ладно. Нет контакта, и не надо.
Не успел Константин Саныч в купе вагона войти, как поезд тронулся. Жена ещё раз укоризненно на него посмотрела, но Хайченко вроде не заметил.
– Слава Богу, успели, поехали! – Перекрестилась супруга, и прикрикнула. – Девочки, осторожнее, стекло выдавите.
КонстантинСаныч посмотрел на её живот, она перехватила взгляд, ответила:
– Не беспокойся, я хорошо себя чувствую, и ОН тоже.
Ответила так потому, что КонстантинСаныч очень сопротивлялся предстоящей поездки из-за её самочувствия, точнее из-за сроков. Дорога хоть и в поезде, но всё же. Нет, она стояла на своём, мол, я сильная, двоих легко родила, рожу и третьего. То, что у них будет сын, они не сомневались. Да и УЗИ подтверждало.
– Ой, Клавдия, смотри мне, – шутливо погрозил пальцем КонстантинСаныч. – Сразу же бей тревогу. Чтоб я меры принял.
– Ой, Костик, – передразнила супруга, – ты у меня первым узнаешь, и роды сам примешь. – Оглаживая живот, улыбнулась она, и вновь одёрнула дочерей. – Девочки, носы расплющите, женихи замуж не возьмут.
Девчонки прыснули со смеху, но отстранились.
За окном поплыли привокзальные строения, убогие, грязные; строчки бесчисленных рельсовых путей; малые и большие светофоры, всё прочее прижелезнодорожное… И бетонные стенки гаражей потянулись, серые, грязные, кривые, неумелой рукой разрисованные непонятными буквами графити; заборы, за которыми теснились торговые палатки, выцветшие и разноцветные… Серо всё, скучно, безрадостно, но не в купе.
– Да, не Стокгольм! – отворачиваясь от окна, скептически при этом щёлкнув американскими подтяжками, подарком Смирнова, с ухмылкой заметил КонстантинСаныч.
– Да ладно тебе со своим Стокгольмом, – в который уже раз отмахнулась Клавдия Ивановна. – Чего там хорошего? Лучше б не ездили.
И правда, не надо бы так сейчас. Действительно, возник в последнее время у старшины такой скептический грешок. Чуть что, он, налево и направо криво усмехался: «Не Стокгольм», и всё. Приговор вроде всему и вся выносил. И дома, и на работе. До поездки – туда! – нормальным человеком был, ничего плохого в своей стране и жизни не замечал, а вернулся… Это когда они в Стокгольм по тревоге доставлены были… «Шум» в газетах был, снимки, репортажи. «Выдали» там, в их Глобане на «ура» и на «бис». Глобан, это зал концертный, в форме огромного шара. А гостиницы там, ребята! а улицы! а чистота! а площади! а люди!.. Все приветливые и все улыбаются. Дней несколько всего были, а фотографий привезли, башлей – Санька Смирнов поделился! – впечатлений, за глаза! Здесь теперь, дома, глядя по сторонам, по любому поводу и часто, старшина с усмешкой, криво замечал: «Не Стокгольм». Всё у него теперь здесь было «не Стокгольм», кроме, естественно, супруги Клавдии Ивановны и дочерей. Тут был «полный абгемахт!».
Отвернувшись от окна, КонстантинСаныч и увидел в купе ту самую разницу. Существенную.
За окном – чёрте что, а рядом с ним, три лучика счастья! А скоро будет и четыре. Четы-ыре!!
В купе четы Хайченко всё было именно так. Ярко и празднично. Светло и тепло. Родные все. И в отпуск. Всей семьёй. Собрались. Ехали. К родственникам супруги. Первый раз. В город Иркутск. Перед этим списались, жена телеграммой родственников уведомила. Те ответили: «Да-да, конечно, ждём, ждём!»
