Но меня уже не интересует ни сам дрозд, ни его изображение. В голове у меня только одна мысль: «Она со мной заговорила!»
Потом я начинаю думать: «Ответь что-нибудь!» Но ничего не происходит, только «Ответь что-нибудь! Ответь!» эхом гудит в моей пустой башке.
Сердце, как ненормальное, колотится о преграду грудной клетки, а кровь в жилах вскипает словами, которые я не способен произнести, да и просто толком понять.
Ответь ей хоть что-нибудь!
Ничего путного не придумав, хрипло и невнятно мямлю: «Я люблю рисовать, а ты?» и еще: «Ты хорошо соображаешь в математике». К счастью, Анна-Лиза отворачивается прежде, чем я успеваю выдавить из себя что-либо еще.
И все же она была добра ко мне. Не считая моих родственников, она стала первой Белой Ведьмой, которая улыбнулась парню, не умеющему связно написать даже одно предложение. Первой. И единственной. Никогда не думал, что она может улыбнуться; едва ли это случится еще раз.
Поэтому я говорю себе, что надо держаться от нее подальше.
Но ведь бабушка говорила, что мы должны «идти на компромисс» и «приспосабливаться», а разве это не значит быть вежливым? Поэтому, когда урок заканчивается, мне удается заставить свое «тело» подойти к ней.
Я протягиваю ей свой рисунок.
– Как он тебе? Я его закончил.
Я готов к тому, что она скажет какую-нибудь гадость, посмеется над рисунком или надо мной. Но в глубине души я знаю, что ничего такого она не сделает.
Она улыбается и говорит:
– Очень красивый.
– Ты так думаешь?
Она говорит, глядя не на картинку, а на меня:
– Ты и сам знаешь, что рисунок отличный.
– Да, ничего… вот асфальт у меня не получается.
Она смеется, но, уловив мой взгляд, сразу же умолкает.
– Я не над тобой смеюсь. У тебя здорово вышло.
Я снова гляжу на рисунок. Птица недурна.
– Можно я его возьму? – просит она.
Что?
Зачем он ей?
– Ладно, не надо. Все равно это глупая идея. А рисунок отличный. – Тут она собирает свои вещи и выходит.
С тех пор Анна-Лиза всегда подстраивает все так, чтобы сидеть рядом со мной на рисовании и оказаться в одной команде на физре. На других уроках мы в разных группах из-за успеваемости. Я – среди двоечников, она отличница по всем предметам, так что мы не часто встречаемся.
На следующей неделе, когда мы сидим на рисовании, она спрашивает:
– Почему ты никогда не смотришь на меня дольше одной секунды?
Я не знаю, что сказать. Сейчас я смотрел на нее дольше секунды.
Я окунаю кисточку в банку с водой, поворачиваюсь к ней и смотрю. Вижу ее улыбку, ее глаза, кожу цвета меда и…
– Две с половиной в лучшем случае, – говорит она.
Мне показалось, что дольше.
– Вот уж не думала, что ты такой застенчивый.
Я не застенчивый.
Она наклоняется ко мне и шепчет:
– Мои родители сказали, чтобы я не разговаривала с тобой.
Теперь я смотрю на нее гораздо дольше. Глаза Анны-Лизы искрятся.
– Почему? Что они про меня говорили?
Она слегка краснеет, и ее глаза теряют часть своего блеска. На мой вопрос она не отвечает, но, что бы они ей не сказали, это, кажется, не пугает Анну-Лизу.
Дома в тот вечер я долго пялюсь на себя в зеркало ванной комнаты. Я знаю, что ростом я ниже большинства мальчишек моего возраста, хотя и не намного. Мне вечно твердят, что я грязный, но ведь я много времени провожу в лесу, а там трудно не запачкаться, и я вообще не понимаю – чего такого плохого в грязи? Хотя мне и нравится, что Анна-Лиза такая чистенькая. И как ей удается?
