– Так давай и выпьем. Заводи мотор, поехали, – с немного безумными интонациями ответила Женя.
Часы в машине показывали 22:30. Полуэктов никуда не торопился. Он любил ездить по ночному городу. Мог это делать даже один, но в компании колесить без какой-либо цели было гораздо веселее.
– А ты давно знаешь Юлию? – спросил Полуэктов.
– Кажется, всю жизнь. Мы с нею учились в одном классе, а потом в университете.
– На каком факультете вы учились?
– Филологии и журналистики.
– Я думал, что Юлия художница, а она просто несостоявшийся журналист?!
– Нет, она не журналист. Юлька училась на отделении романо-германской филологии. Она полиглот. Мне кажется, что нет языка, который она не знает.
– Странно. А зачем Юлии все эти керамические чудовища? Кем она работает?
– Никем не работает. Ты знаешь, кто у нее отец?
– Откуда мне знать.
– Ее отец Владимир Сергеевич Петровский.
– Ты шутишь?
– Зачем мне шутить? Он ее отец. Она, правда, сама не любит о нем говорить, хочет казаться независимой от его имени.
Владимир Сергеевич Петровский – известный человек в городе. Его можно было назвать даже олигархом, правда местного разлива. В девяностых годах Петровский был большим начальником в областной администрации. Потом он стал заниматься бизнесом и очень в этом преуспел. Недоброжелатели говорили, что Владимир Сергеевич является просто кошельком губернатора и все свои предприятия создал благодаря бандитской приватизации. Как все самодостаточные российские бизнесмены, Петровский не обращал на слухи и сплетни никакого внимания, оставаясь, по сути, хоть очень известным, но совершенно непубличным человеком. Полуэктов иногда слышал от своих высокопоставленных знакомых некоторые подробности о Петровском. О нем говорили, что он довольно жесток как со своими сотрудниками, так и с соперниками по бизнесу. Обладает безграничными связями наверху, и, вообще, если есть возможность, то с ним лучше не иметь никаких дел.
Вечер намечался как литературный. Полуэктов с Женей побывали в двух пафосных ресторанах, а закончили вечер в боулинге. Особого желания у Сергея Сергеевича так поздно ехать в боулинг не было, но Женя настаивала. И не зря. Она удивительно проворно выбивала страйки один за другим. Полуэктов даже начал чувствовать себя немного неполноценным.
Домой он вернулся около дух ночи, ничего не соображая или оттого, что вечер оказался по-настоящему безумным, или от усталости.
Будильник на телефоне звонил уже несколько минут. Сергей Сергеевич лежал и смотрел в потолок. Телефон хотелось разбить, но лень и желание еще поспать не давали этого сделать. На несколько минут он опять погрузился в приятную и тревожную дремоту. Ему начинало сниться какое-то большое пространство, засыпанное опавшими листьями, листья были всех цветов осени. Хотелось идти и ворошить листья. Кажется, он даже слышал их шорох под ногами.
Мысль о том, что он проспал, появилась, как всегда, внезапно и разрушила осеннюю идиллию. Полуэктов вскочил и машинально потянулся к телефону. На сборы, чтобы не опоздать и не завязнуть в безнадежных пробках, оставалось пятнадцать минут.
Полуэктов не любил утро. Утром надо было что-то обязательно делать. Больше всего он не любил «надо делать». Утром всегда не хватает времени: спешка, водные процедуры, успеть до пробок, найти, где припарковаться…
Сергей Сергеевич любил неспешность. Неспешность позволяла обдумывать действия и после этого их не делать. Когда-то он прочитал повесть Милана Кундеры «Неспешность». Повесть была не особенно интересной, но затронула в Полуэктове чувства, о которых он даже не подозревал. Неспешность для него стала синонимом настоящего. Но если настоящее больше относилось к совершенно нереальному и далекому будущему, то неспешность можно было создавать каждый день. Кроме утра.
