Бабушкин родственник дядя Яша Горбачёв, который жил в Инякино, заболел, ему удалили камень из почки. Бабушка Оля сидела на скамейке перед погребом и рассказывала какой-то соседке, что дяде Яше сделали операцию, удалили камень.
«Вот такой», – говорит бабушка и показывает фаланг указательного пальца. Тут вступаю я. «Не такой, а такой», – показываю свой фаланг пальца, который, конечно же, значительно меньше бабушкиного в силу моего возраста. Бабушка возмущается: своим высказыванием я как бы уличаю её во лжи! Соседка уходит, бабушка сердито удаляется в дом, она со мной больше не разговаривает. Я тоже огорчена. Стою в коридоре дома и плачу. Думаю, вот бабушка напечёт пирогов, а мне теперь не даст, потому что я её обидела…
У дяди Яши в Инякино я иногда бывала, но мне там не нравилось. Его жена (тётя Поля) и дети были какие-то неприветливые, и мне там было неуютно. А однажды меня в Инякино оставили ночевать, и в этот вечер случился там страшный пожар. Сгорели 4 дома. Сельские жители совсем бессильны перед огнём. Дома сгорели до основания. Это было очень страшно. И запах гари ещё долго преследовал меня. С тех пор я старалась больше не бывать у Горбачёвых в Инякино.
В какое-то лето мы оставались в деревне без мамы, с отцом. Она раньше уехала в Полярный из-за работы. И папа решил обратиться к дяде Яше, чтобы нас отвезли до Москвы на машине. Не хотелось папе моему с детьми и вещами добираться до Москвы на перекладных. Дядя Яша не отказал. И вот подъехала за нами серая «Волга», на носу олень. Мы погрузились и поехали. Мне очень понравилось.
В Москву приехали уже в темноте. Возле ленинградского вокзала стояла цыганка и продавала розы. Мне так захотелось их купить! Папа мне дал три рубля, и я купила одну розовую розу. Как она пахла! Но её лепестки очень быстро опали. А стоила она три рубля: стало быть, это происходило до денежной реформы 1961 года.
Ещё одно воспоминание, связанное с Ленинградским вокзалом. Обычно уезжали мы на север на поезде № 16, Москва – Мурманск, «Арктика». Уходит он ночью, где- то около часа. И если мы приезжали из деревни в Москву в первой половине дня, то ждали своего поезда до ночи. Обычно сдавали вещи в камеру хранения, проверяли, всё ли в порядке с нашими билетами, и гуляли по близлежащим магазинам.
Однажды, выходя из зала ожидания, я увидела, как среди проходящих людей какой-то мужчина что-то поднял и побежал, крича, за другим человеком: «Товарищ! Это не вы уронили?!» Помню чувство гордости от слова «товарищ» и честности этого незнакомого человека, заметившего потерю. Всё это сформулировалось в моём сознании буквально так: «Какой мы замечательный народ!»
Поезд Москва – Мурманск. За окном темно, а в темноте – голые силуэты сгоревших деревьев… или факелы из них. Горела тундра. Сколько раз это происходило? Один или несколько? Мне казалось, что всякий раз, когда мы в августе возвращались домой, горела тундра. Это тягостное зрелище.
И ещё одно железнодорожное воспоминание детства: мама и папа заняты на работе, мы уезжаем из Полярного с тётей Раей и дядей Тарасом. Причём вместе мы едем лишь до Ленинграда. Дальше мы сажаем тётю Раю в поезд, и она со слезами уезжает в Ессентуки лечиться, а мы с дядей Тарасом едем на его родину, на Украину, в местечко Судовая Вишня, что недалеко от Львова.
От Судовой Вишни остались отрывочные воспоминания: очень обильный разноцветный рынок, очень вкусные вареники, которыми нас кормили родственники Тараса, очень красивая племянница с мужским именем Ярослава в белой воздушной кофточке, щенок, очень маленький и толстенький, чёрного цвета, который цапнул меня за палец.
