Вера Константиновна из тюрьмы вышла совершенно больная. От пережитого стресса ее волосы не только поседели, но и начали обильно выпадать: стоило ей провести расческой по редким седым прядям, как все они оставались на расческе. Бабушка состригла дочери оставшиеся волосы, и Верочка каждый раз пугалась, проводя исхудавшей до прозрачности рукой по седому ежику вместо густой и пышной прически.
Иногда молодая женщина забывалась и начинала петь, но из перерезанного горла вылетал лишь хрип, который приводил Верочку в угнетенное состояние духа. Очень тосковала она и по мужу, часто вспоминала их совместные мечты о русском Харбине и таежной Барге.
Бабушка Елизавета Павловна тоже ослабла и часто покашливала – этот кашель был ранним предвестником туберкулеза. Сильная слабость не позволяла ей заняться воспитанием своевольной старшей внучки вплотную, и она покорилась, только ворчала на Ритку, называя ее бродяжкой. И малышка вдоволь бродила по окрестностям.
В огородах Кульджи вызревали самые сладкие овощи и фрукты, которые досыта кормили своих трудолюбивых хозяев. Вокруг казармы росли урючные деревья, стучали в окна своими ветвями с желтыми тяжелыми абрикосами. Плоды сыпались на траву, на дорожки, манили красным румянцем, их собирали для сушки, варенья, пастилы. Те, что не успевали собрать, сохли, но даже такие, сухие, они прекрасно подходили для компота. Местные называли их сладкокостным урюком. Осыпавшиеся плоды часто поднимали только ради того, чтобы разбить косточку и закусить сладким ядром.
Ритка ела вдоволь, липкий сладкий сок тек по подбородку, жмурилась на солнышке от удовольствия, набивала полные карманы спелыми ворсистыми абрикосами, довольная, несла запасы мамочке. В карманах они мялись, мама смеялась: готовое варенье.
Бабушка собирала яблоки с диких яблонь, растущих вокруг, резала, сушила, толкла в ступе – получалась яблочная мука. Она хорошо хранилась, а в случае необходимости заливалась кипятком – вот и вкусное яблочное повидло готово. Бабушка накладывала к чаю тарелочку повидла, стряпала с ним сладкие пирожки. Абрикосы и яблоки в Кульдже и ее окрестностях почти никогда не были червивыми.
У одного из жителей казармы коротал жизнь старый пес Кузя, тощий, со свалявшейся шерстью, но удивительно живучий. Его хозяин, крайне худой и больной русский беженец, не кормил свою собаку – да и питался ли он сам чем-нибудь? Но Кузя находил выход: гонялся за мышами, водяными змеями, лопал все, что можно было прожевать, и выглядел вполне счастливым и довольным и в жару, и в стужу.
От одной из собачьих болезней погибли собаки обитателей соседних кирпичных домов: роскошный сеттер и важный, покрытый глубокими складками кожи шарпей, а тощий Кузя оставался живее всех живых. Ритка смотрела на жилистого Кузю, переводила взгляд на свои тонкие грязные ручонки, и ей казалось, что они очень похожи. И в ней на самом деле действовала упругая жизненная сила, воля к жизни, что выводила ее целой и невредимой из страшных передряг.
На улицах весь день напролет, в любое время года, дымились очаги маленьких татарских, китайских и уйгурских харчевен – особенно много татарских, поскольку здесь жило много татар.
В харчевнях часто использовали хибачи[36]. Их разжигали сначала хворостом, затем подкидывали брикеты из угольной пыли и глины, которые делали сами и долго просушивали на солнце. На хибачах можно безбоязненно готовить на улице, но в дом их заносить опасно: нужно ждать, когда синий огонек внутри погаснет, иначе угоришь в два счета. Хибачи изготавливали, используя большие железные банки из-под печенья или любой другой подручный материал. Главным было устроить топку, колосник и поддувало.
