– Значит, это сделал кто-то другой, – сказал бородатый человек, отвернулся и пошел дальше. Тело охотника осталось лежать на узорной плитке. Оружие валялось здесь же. Иссиня-черные тени листьев лежали контрастно и неподвижно, как наклейки из матовой резины. Полуденный жар был густым, как растительное масло и, несмотря на это, в замершем воздухе повисло ожидание дождя.
Мира пришла в себя. Отец был рядом: он сидел на кушетке и придерживал ее голову руками.
– Где мои очки? – спросила она.
– На них наступили.
– Я так и знала. Сволочи.
– Не ругайся.
– Где ты взял лекарство? – спросила девочка.
– Мир не без добрых людей.
– Вранье. Все злые жадные твари. И мы с тобой первые из них.
– Конечно, лапочка. Ты уже можешь встать?
– Могу, но не хочу.
– Кто умрет в этот раз? – спросил отец.
– Да так, знакомая тетя. Змеюка, между прочем.
– Ты всегда так говоришь. Тебе не страшно?
– Мне уже ничего не страшно, – ответила Мира, – если ты намекаешь, что это я их убиваю, то напомню тебе, что от меня это не зависит. Ни капельки не зависит.
– Но умирают всегда те, кого ты не любишь.
– Я не Христос, чтобы любить всех. Я не могу любить тех, кого я терпеть не могу.
– У тебя нет друзей.
– У меня был один друг, которого я ненавидела. Ты помнишь, что с ним стало.
– Я хочу понять, как это происходит и почему происходит, – сказал отец. – но это превыше моего понимания. Ты же мне ничего не рассказываешь. Когда ты открываешь глаза после приступа, ты уже знаешь, кто умрет следующим. Откуда ты это знаешь? Что происходит с тобой там?
– Ты думаешь, что существует какое-то «там»? – спросила Мира.
– Скажи мне.
– Я никогда об этом не расскажу.
– Почему?
– Не знаю. Знаешь, чего я боюсь? Люди поймут, что это происходит вокруг меня. Сначала поймут, потом начнут бояться, потом догадаются.
– Мы переедем в другой город, прежде чем это случится.
– Я стараюсь быть доброй, – сказала Мира, – но я правда ничего не могу с этим поделать. Я даже думаю иногда, что если они меня поймают и ликвидируют, они будут правы. Это будет для них просто самозащита.
– Ты плохо выглядишь, – сказал отец и погладил ее волосы, – закрой глаза и отдохни. Ты моя спящая красавица.
– Бодрая уродина, ты хотел сказать. Я знаю, как я выгляжу. Я выгляжу как тварь с плаката об охоте на клонов.
С утра Анна зашла на выставку молекулярного дизайна, но не нашла для себя ничего нового. Генные дизайнеры и молекулярщики занимались все тем же самым: выращивали очередных нелепых уродов и обявляли свои творения биоабстракционизмом, биосюрреализмом и так далее. На самом деле, как казалось Анне, все это не имело прикладного значения и едва ли имело какое-то отношение к искусству. Молекулярный дизайн начался с работ японцев еще в конце двадцатого века, когда те стали выращивать кубические овощи. В кубическом арбузе или апельсине есть две стороны: во-первых, это уход от природных форм; во-вторых, это удобно для складирования. Молекулярный дизайн последующих лет развивался именно по этим направлениям: свободные художники выдумывали бесполезные, но причудливые формы, а прикладники изобретали то, чему можно найти применение. Но Анна понимала только прикладное искусство.
Впрочем, молекулярный дизайн уже давно перестал быть свободным творчеством одиночек. Первый скандал случился после изобретения прозрачной собаки. Такие собаки оказались очень агрессивны и научились пользоваться своей невидимостью.
