– Ниночка моя, – вдруг проговорила старуха, и Тихон с удивлением взглянул на неё, – золотой был человечек!
В голосе Майи сквозила неподдельная нежность, глаза её заблестели.
– Как они познакомились с прадедом? – неожиданно для себя спросил Тихон, и старушка посмотрела на него так, будто только сейчас обнаружила его присутствие.
– Как-как! – крякнула она, – тут все друг-друга знали! А они соседями были. До войны-то у каждого своя семья была, а после… – Майя протяжно вздохнула, – охо-хо-хо-хо! Родители Ниночкины померли, остался только братишка-дурачок, и того-то фашисты… – старуха махнула рукой и пожевала губами. Тихон напряжённо ждал продолжения. За окном скрипнула дверь Егоровского дома, послышались голоса Владимира и Митрича, потом ругань Гали…
– Я-то только в сорок седьмом году тут поселилась, но то, что Нина рассказывала… да и не только Нина! Лютовали тут фашисты, половину деревни пожгли, и баб, и детей малых, никого не жалели! Потом-то их самих, как собак бешеных, всех побили, но не осталось ни у Нины, ни у Тихона никого, кроме Кольки – деда твоего то есть. И стала она ему вроде как старшей сестрой, а потом и мачехой. Она ж его и растила, Нина! – ударила себя старуха кулаком в грудь, – Тихон-то когда вернулся, он совсем не свой был из-за жены-то, всё себя винил в том, что не уберёг…
– Как же он мог уберечь, когда на фронте был? – осторожно спросил Тихон, уже зная ответ. Уберечь он должен был ценой собственной жизни, да только что-то пошло не так…
– Да вот мог бы, втемяшил себе в голову… Я-то почему знаю ещё? Нина сильная была, но без слёз-то всё одно никак, так она мне душу-то и раскрывала. Нечасто, но бывало, да! Так вот…
Хлопнула дверь, и Люда в три шага поднялась по ступенькам.
– Уф! Ну вот и я! – бодро сказала она, – Вы не сильно-то продвинулись! – она окинула взглядом Тихона с фотографией и бабку в одном сапоге. – Болтаете, значит?
Старуха поджала губы и стала стаскивать с себя второй сапог. Тихону стало неловко.
– Давайте, помогу, – Тихон положил фотографию на стол и кинулся стаскивать сапог с Майиной ноги. Управился он быстро, и, выпрямившись с сапогом в руках, чуть не налетел на Люду. – Вот! – пробормотал он и почувствовал, как покраснели щёки.
– Спасибо, Тихон! – Людмила отступила на шаг и взяла из его рук сапог. – Дальше мы сами, – и, увидев его замешательство, многозначительно добавила: – тебе там тоже есть, кого уложить!
– Бабуль, спать-то не пора? – она наклонилась к Майе.
– Пора, внучка. Мы тут Ниночку вспомнили, какая она золотая была, сколько всего на её долюшку выпало… – старуха зевнула, а Тихон поразился, как смиренно и даже по-детски говорила с Людой эта суровая женщина.
– Ну я пошёл тогда… – сказал Тихон и вдруг вспомнил про фотографию, – Баба Майя, можно я одолжу эту фотку?
– С возвратом! – проскрипела Майя. Тихон сунул фото в карман и помог ей подняться, подхватив с одной стороны.
– Всё-всё, дальше сами! – ещё раз повторила Людмила, – спасибо за помощь!
– Да… Тебе спасибо! Доброй ночи!
– Увидимся!
Вернувшись в дом, Тихон обнаружил, что все уже разошлись, а за занавеской вовсю храпит отец. Вечером он не заметил маленький потёртый горчичного цвета диван в углу избы, но теперь увидел, что он застелен чистой постелью. На диванчике, явно коротком, лежала пара подушек и огромное пуховое одеяло. Мысленно поблагодарив Галю, он разделся, нашёл выключатель, чтобы погасить свет и лёг.
