Машина. Рессоры тряские…
Больница. Плафонов лучи…
Русские и болгарские
Склонились над ней врачи.
Лечиться, значит, лечиться!
Сердца неровный стук,
Худенькие ключицы,
Бледная кожа рук.
Дышала с трудом, белея
В подушках и простынях,
Лишь галстук на тонкой шее
Костром полыхал в снегах.
Отглаженный, новенький, красный,
Всем в мире врагам – гроза,
Такой же горячий и ясный,
Как девочкины глаза.
Кто-то сказал: – Простите,
Но он ей может мешать.
Прошу вас, переведите:
Что лучше пока бы снять.
Но Валя сдержала взглядом
И с мягким акцентом: – Нет!
Пожалуйста. Снять не надо.
Он мне хорошо надет!
Клянусь вам, он не мешает!
Вот, кажется, все прошло.
Он даже мне помогает,
Когда совсем тяжело.
Откинулась на подушки,
Сердце стучит, стучит…
Русская доктор слушает,
Слушает и молчит…
Сердце, оно тугое,
Оно с кулачок всего,
А это совсем иное:
Измученное, больное,
Ни сил, ни мышц – ничего!
Порок. Тяжелый и сложный.
Все замерли. Ждут тревожно.
Может, побьем, победим?
Но вывод как нож: безнадежно,
Пробовать было бы можно,
Когда бы не ревматизм.
А вслух улыбнулась: будет,
Полечимся, последим.
Вот профессор прибудет,
Тогда мы все и решим.
Боли бывают разными:
То острыми вроде зубной,
То жгут обручами красными,
То пилят тупой пилой.
А ей они все достались.
Вот они… снова тут!
Как волки, во тьме подкрались,
Вцепились разом и рвут.
Закрыла глаза. Побелела.
Сомкнутый рот горяч…
А свора кромсает тело.
Сдавайся, мучайся, плачь!
Но что это? Непонятно!
Звон в ушах или стон?
Песня? Невероятно!
Похоже, что просто сон.
«Орленок, орленок, мой верный товарищ,
Ты видишь, что я уцелел.
Лети на станицу, родимой расскажешь,
Как сына вели на расстрел».
Доктор губу закусила:
– У девочки, видно, бред. —
Та смолкла. Глаза открыла.
И ясно проговорила:
– Доктор, поверьте. Нет!
Врач на коллег взглянула.
Одна шепнула: – Прошу! —
Тихо на дверь кивнула:
– Выйдем, я расскажу.
