Тот же фасон. Тот же оттенок. И даже – ну не насмешка ли судьбы?! – столь же аляпистая брошь под воротником-стоечкой, правда, не из искусственных бриллиантов, а из не менее искусственных рубинов. «Неужели там тоже фотоаппарат?» – с ужасом подумала Женя.
Брюнетка несколько поубавила силу молний, которые прицельно метала в «соперницу», и, подхватив под руку своего долговязого кавалера, потянула его к бару, явно мечтая оказаться как можно дальше от нечаянного двойника.
Знать, на то, второе платьице нашелся все-таки покупатель!
«Это же надо! Это же надо!» – тупо твердила себе Женя и вдруг перехватила насмешливый взор Малявиной, которая, похоже, приметила мгновенную дуэль взглядов.
«Э, плохи дела!» – не на шутку испугалась Женя и взяла под руку своего спутника, желая отдрейфовать от слишком глазастого объекта (следовало вообще оставаться непримеченной!) хотя бы на время, пока не начнется представление и Малявина не позабудет обо всем на свете.
Миша, конечно, ничего не заметил. Эх, не понять мужикам, что значит для женщины увидеть на другой свое платье! Ну, почти как возлюбленного встретить с соперницей, ей-богу!
– Уж полночь близится, а Германна все нет, – сказал невнимательный Сталлоне. – «Молнию» на штанах, что ли, тренируется расстегивать?
И в ту же минуту, словно в ответ, побежали по рампе разноцветные огоньки, потом все погасло, а вслед за этим по сцене начал прицельно бить стробоскоп, в рваном свете которого забегали полуголые девки, корча из себя неудовлетворенных этуалей. Резвились они на фоне огромной желто-розовой раковины – не умывальной, понятное дело, а морской, типа какой-нибудь рапаны или птероцеры, затейливо изогнутой, вывернутой, манящей, – наподобие грота сладострастия, как именуют женскую прелесть гораздые на эвфемизмы [1] китайские и индийские любовные пособия.
И вот наконец стробоскопы перестали рвать зрение здешнего электората, музыка притихла, и луч света выхватил из темноты широкоплечую мужскую фигуру с длинными, ниже плеч, волосами.
Дамы в зале разом взвизгнули, и Женя поняла: идол появился!
Стас простер в зал руки, словно снимал мгновенно поднявшуюся сексуальную температуру, а может, давал совершенно противоположную установку, – и вдруг над самым ухом Жени раздался истерический вопль:
– Зар-рою, с-сука! Пидор поганый!
Стас уронил руки, его мраморный лик исказился.
Две какие-то темные фигуры (возможно, телохранители божества) порскнули с углов сцены в зал, взрезая темноту лучами фонариков. Дамы шарахались, визжали, а Женя тупо всматривалась в кучу малу, копошившуюся возле ее ног.
Мелькнувшее было подозрение, будто кто-то пытается оскорбить стриптизера, развеялось: на сцену пока никто не рвался, ни мужики, ни бабы, а вот дрались… дрались, однако, отчаянно!
Но Женя словно в ступор вошла, и понадобилось включить в зале свет, чтобы она поняла, кто, собственно, дрался.
Миша Сталлоне!
Миша Сталлоне отчаянно рубился в рукопашной с двумя крутейшими качками, один из которых был тот самый бритый – из свиты Натальи Малявиной!
Охрана клуба вкупе с телохранителями Стаса попыталась быстренько разобраться в свалке, однако была отброшена, словно за ненадобностью, и уж тогда взялась за дело со всем радением. В результате Миша оказался зажат в одном углу самопроизвольно провозглашенного ринга, а оба его противника – в противоположных. Один харкал кровью, а другой, бритый, шваркал разбитым носом и уведомлял рыдающим голосом всех собравшихся о своих преступных намерениях по отношению к гражданину Михаилу Кислякову по прозвищу Сталлоне. То есть это Женя потом уже догадалась, кто имелся в виду под всеми этими фраерами, бекасами, бобиками, вертухаями, дешевками, мусорами, ментами, кадетами, козлами, курухами, наседками, парашютистами и прочими падлами-легашами.
