– Пора малышек кормить, – вздыхает Семнадцатый. – Я тебе потом еще расскажу. Когда надо будет, вспомнишь, ну а если нет, то Сережа Циаль просто исчезнет.
– Сережа – это твое название? – спрашиваю я.
– Да, Ириша, это мое имя, – кивает он мне. – У каждого человека должно быть имя, поэтому тебя зовут Ирой, а меня Сережей, понимаешь?
– А зачем? – не понимаю я смены названия. – Мы же сломанные игрушки, мусор! Зачем нам называться?
Семнадцатый опять вздыхает, он пытается мне объяснить, но я не могу это понять, и тогда он просто устает. При этом не пытается драться или делать больно, чтобы до меня дошло, а просто начинает о другом говорить. Он рассказывает мне, как ухаживать за четными, особенно за теми, кому дышать трудно, и ведет меня куда-то.
– Наверное, этот корабль не всегда мусорщиком был, – произносит Семна… Сережа. Ну он хочет называться Сережей, пусть тогда, правильно? – Потому что тут медотсек есть.
– Совсем ничего не поняла, – мотаю я головой.
– Я тебе покажу разные… штуки, – с трудом формулирует он. – И научу пользоваться, чтобы малышкам не так больно было, а там, если получится…
Не знаю, что он хочет делать, но послушно стараюсь запомнить. Кто его знает, он хоть и Семнадцатый, но большой, как хозяин, поэтому страшный очень. Кажется, что прямо сейчас мною играть начнет. А я же сломанная, значит, быстро умру, и малышки одни останутся. Вот поэтому я решаю со всем соглашаться.
Насколько я понимаю, Семнадцатый хочет, чтобы я давала четным что-то, отчего меньше больно, потому что он нашел такую возможность. Это очень хорошо на самом деле, тогда они будут меньше плакать. А еще хорошо, что я не личная игрушка, а обычная, хоть и дорогая, ведь личных ломают быстрее и намного страшнее. Я слышала в питомнике… да и видела тоже.
Мы идем обратно в… ту комнату, где четные спят. Они уже просыпаются, потому что страшно долго спать, но видят меня в дверях и успокаиваются. Получается, я для них старшей стала. Ну такой, которую слушать нужно, как это ни смешно. Сем… Сережа видит это и комментирует сразу:
– Вот и обрели малышки свою маму, – он снова делает со мной это, которое «гладить».
– А что это такое? – кажется, мы спрашиваем хором – и я, и маленькие.
– Мама – это… – он замирает на мгновение, закрывает глаза и начинает рассказывать.
Я слушаю его рассказ о том, что существуют сказочные люди, для которых мы все не игрушки, а свое, родное, и понимаю: я ведь именно так чувствую четных. Несмотря на то, что все мы игрушки, я очень хочу их от игры защитить. Закрыть собой… Что со мной, что? Ведь раньше такого со мной не было!
– Просто ты стала мамой, – как-то очень ласково говорит мне Сережа. – И чувствуешь это.
– Четырнадцатая действительно это самое слово, – отзывается Тридцать восьмая. – Которое «мама». Она нам помогает, не хочет играть и чтобы больно тоже не хочет. Значит, она именно это слово?
– Да, Мила, – кивает Семна… Сережа. – Она именно это слово и есть. А сейчас мы поедим, потом постараемся помочь малышкам и будем играть.
Он выходит ненадолго из комнаты, а я обхожу малышек, пытаясь понять это новое свое качество – «мама». Такого ни я, ни они никогда не знали, но четные маленькие, и им очень нужно за кого-то зацепиться. Раньше-то все было ясно – нами всеми играли, и думать некогда было. А теперь, когда хозяев нет… так что буду для них этим словом, раз все равно так получается, что я именно оно.
