Поселки возникали стихийно, представляли явление нежелательное, отрицательно влияющее на дисциплину, но командующий и легаты понимали неизбежность происходящего, мер к ликвидации поселка не предпринимали, а старались скрытно навести и организовать подобие порядка. Однако дух вожделения витал над когортами и центуриями постоянно; отсутствовал он только в том случае, когда сражение сталкивало воинов со смертью.
Присутствие наших героев на обочине дороги было естественно. Глазами, полными интереса, они ощупывали ряды пленных, лица женщин. Обоим зрелище доставляло удовольствие, и с чувством досады они вспоминали о своих обязанностях.
Редко случается подобное в жизни мужчины, но Понтий вдруг почувствовал, как сердце поехало куда-то вниз, а кругом наступила тишина. Он увидел лицо германки, и время для него как бы остановилось. Глаза женщины сразу нашли Понтия: если есть кому дело до нее в этом мире, то только тому парню в римском панцире. Тишина лопнула, и шум мира снова стал доступен чувствам Понтия. Но это был другой мир, в котором Понтий растерялся. Надо что-то сделать, что-то предпринять. Но что может мальчик без денег, без власти? Все в нем закричало, восстало… и осталось без ответа. Понтий понял свое место в этом мире. Рядом стоял Авилий Флакк, умудренный опытом тяжелой жизни. В бытность свою простым легионером, а затем принципалом он никогда не принимал участия в разговорах о женщинах. Товарищей же своих, пытавшихся шутить по этому поводу, резко прерывал:
– Моя покровительница – богиня Юнона, и разговор не следует начинать.
В те времена, если не чтили богов, то их боялись. Имя же богини Юноны было среди римлян весьма почитаемо, а потому и шутки в адрес Авилия Флакка тут же угасали. Никто не знал, когда и к кому из женщин ходил Авилий, но, видимо, отношения между мужчиной и женщиной понимал глубоко.
Он что-то говорил Понтию, когда осознал, что тот его не слышит, а проследив поворот головы и ответный взгляд, обнаружив связующую нить, Авилий прочитал на лице Понтия крушение жизненных надежд. Не говоря ни слова, Авилий Флакк направился к старшему наряда по охране колонны, с которым был шапочно знаком лет десять.
– Слава богам, Луций! Рад видеть тебя здоровым! Имею к тебе просьбу, – обратился Авилий к принципалу, протягивая ему золотой. – В этом году при разделе трофеев мне положен раб. Я хотел бы оставить себе вон ту германку в четвертом ряду. За мной еще два золотых, если ты возьмешь ее в свой дом до моего возвращения.
Луций всем видом отрицал предположение приятеля: нет у него никакого дома, его дом – родная казарма, но Авилий остановил его движением руки.
– Я что тебе, легат? Я твой боевой товарищ.
Три золотых в положении Луция были не лишними, и Авилий получил знак согласия поднятым копьем. Авилий написал на дощечке свое имя, а затем, подумав, и имя Понтия Пилата. Луций повесил дощечку на шею молодой германки и пошел рядом с ней.
Понтий понял действия Авилия Флакка, и чувство благодарности захлестнуло его душу. Германка почувствовала перемену и, оглянувшись на Понтия, увидела его ободряющую, смущенную улыбку. Значит, парень не исчезнет из ее жизни, надо ждать его там, за Ренусом. Авилий Флакк вернулся на свое место, хлопнул Понтия по плечу:
– Пусть только кто-нибудь сунется на перехват. Жадность Луция известна всему легиону, и в нашем деле она является могучим двигателем. Если я все сделал правильно, то можно в палатку. Как нарочно, нас ждут неотложные дела.
