– Цикута, точно знаю, это была цикута, – с сильным греческим акцентом сказал вертлявый человечек, сидевший напротив, и громко икнул.
– Сам ты цикута, – произнес хриплый голос в углу, и несколько человек рассмеялись.
– Пьянь, – презрительно скривился грек и сплюнул на пол. – Голытьба, неучи.
– Полегче на поворотах, сиковантишка ты несчастный!..
Грек скрипнул зубами, но промолчал.
Вошла румяная хозяйка, довольно молодая женщина с крутыми боками, подхваченными куском коричневой саржи, поставила на стол новый кувшин вина и сказала, обращаясь к греку:
– Ты этих ублюдков не бойся.
– Я – боюсь?! – грек остро блеснул черными глазами. – Я господа бога и сына его Иисуса Христа не боюсь, а уж этих-то… козликов рогатых, и подавно.
Крутобокая хозяйка рассмеялась, а грек прикрыл рот ладошкой и снова икнул.
– Люблю смелых людей, – подсаживаясь к столу, сказал худой парень с копной курчавых смоляных волос. – У нас на Корсике, если мужчина не трус и вдобавок…
Грек опрокинул стакан и перебил корсиканца:
– Ни бога, ни черта, ни козликов рогатых – никого не боюсь. Такой человек,
– Греки – славный народ. Гомер – великий поэт. Триста спартанцев – отчаянные ребята, – согласился корсиканец и негромко спросил: – Так, значит, от цикуты?
– Точно знаю, – кивнул маленький человечек и налил корсиканцу вина.
– Разве такие вещи можно знать точно?
– Можно, – сказал грек и снова икнул. – По при знакам.
– Сам ты – признак, – донеслось из угла. – Трепло ты несчастное!..
– Грек вскочил, как чертик на пружине, хлебнул из кувшина, качнулся и, перемежая слова икотой, заговорил гекзаметрами.
У смертоносной ци-ик-куты природная холода сила
И потому, если выпьешь, – убьет как холодные яды,
Пятнами кожа покрыта у тех, кто погиб от ц-ик-куты;
Смерть от нее подтвердить мы по признакам этим сумеем,
Карой публичной она по обычью служила в Афинах;
С жизнью вели-ик-икий Сократ распростился, принявши цикуту…
– У тебя самого пятна на теле. Никаких у нее пятен не было, и никакая это была не цикута, а умерла она, ясное дело, от сглаза, прохрипели из угла, но уже без прежней злобы и даже примирительно.
Грек самодовольно хмыкнул и спросил:
– Ты, что ли, сглазил, козлик?
Раздался дружный гогот, и разговор стал общим. Страсти неожиданно разгорелись. Один лишь Паолино потягивал кислое винцо, улыбался рассеянно и ничего не понимал.
Сумбурный и пьяненький спор принес плоды. Выяснилось, например, что от змеиных укусов хороши цистрон и мальва.
– И для регул, – смеялась соблазнительная хозяйка, пылая румянцем, – с медовой водой – и для регул!
– Сир! – негромко воскликнула Лея.
– Чем могу быть полезным? – невинно осведомился Трамонтано.
– Сир! – с вызовом повторила девушка. – Мне это странно. Разве в присутствии дамы…
– Ах, вот вы о чем!.. – легко рассмеялся он. – Ничем не могу помочь, – исторический факт, слово кабальеро, она действительно сказала: «с медовой водой – и для регул». Слово в слово.
– Позвольте, позвольте, существуют же для чего-то правила хорошего тона, пиетет, наконец!..
– Я не задумываясь приношу их в жертву научной достоверности. История и без того кишит слюнявыми эвфемизмами, – отрезал Трамонтано.
Лея зарделась. Чувствовалось, что решительная формулировка дерзкого дожа произвела на нее сильное впечатление.
«Хорошо закрутил…» – с легкой завистью подумал я и с достоинством произнес:
– Сир! Настоящий случай публично засвидетельствовать то сильное и глубокое уважение, которое я питаю к Вашему уму и к Вам лично, я не мог бы пропустить, не сделав над собой насилия.
