– А ты храмом-то не прикрывайся, и он на наши денежки построен. Глянь на лики святые, с укоризной на тебя смотрят. Не нужон ты храму божьему, ибо вор ты и пьяница, – распалялся Долбин.
– Да я… да как ты… да… пропадите вы все пропадом! – как резаный боров завизжал Исидор и, покинув амвон, скрылся за святым алтарём.
– Во, правда глаза режет! Стыдно народу в лицо посмотреть! – гордо вскинул голову Долбин
– Кабы так… стыдно ему… Щас от злости в пьяный загул ударится, – проговорил Лаовка.
– Безбожники вы этакие! Постыдились бы! В храме божьем свару устроили! Тфу на вас! – плюнула на пол бабка Семёниха.
– Ты не распаляйся, тётка Глафира. Всё правильно они сказали. Сам видел, как Исидор в позапрошлом годе Долбинскую козу в свой двор привёл, а на другой день Софрон Пимокатов, что из Рогозихи, её и прирезал. Я до сей поры што думал-то? Думал, что Иван продал козу-то ему, а оно вона што… Обманом, стало быть, увёл со двора его.
Долбин, услышав подтверждение своих слов в словах Куприяна Севостьянова, ухватился за это и по выходе из церкви обратился к нему с просьбой изложить всё сказанное на бумаге.
– Я тебе, Куприян, за такое доброе дело полведра вина поставлю, – потирая руки, сказал он ему.
– Завсегда пожалуйста, – ответил Куприян. – Я эту заразу давно хочу со свету сжить. Он, гад этакий, летом курей своих в мой огород пущает, а они, паразиты этакие, все мои огурцы и всякое другое поклёвывают. А весной грядки сделаю, утром гляну, его кошка все их пороет. Мо́чи моей ужо более нет терпеть безобразия его кур и кошки.
– А давай, Куприян, мы сёдня, прямо вот сейчас и составим бумагу, а утром я её свезу в волость.
– Завсегда пожалуйста, айда ко мне в дом. Бумага и перо у меня есть, а вина мне твоего не надо, не любитель я этой заразы, – ответил Севостьянов.
Вечером, прижимая руку к карману штанов, в котором лежала написанная Куприяном бумага, и с улыбкой на губах, Долбин вышел от Севостьяновых. Из окна своего дома на него смотрел отец Исидор.
– Весёлый, паразит! Но ничего… я весёлость из тебя быстро выбью, но сначала с Куприяшкой поквитаюсь. Будет знать, почём вошь на базаре. Ишь, узрел, видите ли, что козу зарезал… И зарезал, твоя что ли? Мне Ванька Долбин 7 рублёв должон, ровно столько коза стоит, вот и забрал своё. Иди, иди, чёрт криволапый, – не отрывая взгляд от Ивана, злился Исидор. – Чтоб тебя черти побрали, прости мя Господи. – Исидор перекрестился, проводил Долбина взглядом до своротка в проулок и направился к столу, на котором стояла початая бутылка водки и тушёный кролик на блюде.
В тёмной ночи, – спутнице лихих людей, плавно плыло по улице что-то огромное и чёрное, – чернее чёрной тучи, нависшей над уснувшим селом. Подплыв к дому бобыла Мисаила Гиреева, чёрное нечто заглянуло в мрачное, пыльное и засиженное мухами окно, и тихо постучало по нему.
Через минуту на другой стороне оконного стекла проявилось заспанное лицо хозяина дома.
– Кого черти носят ни свет, ни заря? – проговорило лицо и застыло в изумлении с открытым ртом.
– Отворяй, дело есть, – проговорило чёрное нечто и направилось к крыльцу.
За дверью послышался шум отодвигаемого запора, – квадратной деревянной жерди и через секунду тёмный зев сеней сонно протянул:
– Батюшка, какого рожна тебе не спится, али черти выгнали в ночь?
– Пущай в дом, разговор есть.
– Без водки, какой же разговор ночью? В сон тянет, – громко зевнув, проговорил хозяин избы.
