А сейчас как будто никак не чувствовала. Память цеплялась за отдельные фрагменты минувшего дня. Я помнила загс, нашу поездку в Коломенское, на которой настояла свекровь. Стоп. Не было никакого венчания. Был какой-то треш.
Я резко вздернула руку и прикоснулась к груди. Как раз там, куда вошел кинжал. Но врезалась… В грудь. Которая была как минимум на два размера больше моей собственной. Я всегда гордилась своей фигурой танцора. Размер — ну даже не двоечка. Жаль, конечно, но пластику я не делала, мужики и так цеплялись. Но сейчас мои пальцы легли на упругий бюст. Может, Ник вырубил меня и сделал операцию, о которой не смел попросить?
Почему-то от этой мысли стало смешно.
Я села, открыла глаза и посмотрела вниз. Грудь. Не меньше трешки. Она была бережно спрятана в мягкий корсаж платья из тех, кто используют на исторических постановках. И на этой высокой груди лежал рыжий локон.
Чего блин?
Я намотала его на палец, дернула и вскрикнула от неожиданности. Локон другим концом самым серьезным образом крепился к моей голове и отрываться на собирался. Рыжий! С краснотой. Как будто кто-то заморочился с окрашиванием. В приглушенном свете, природу которого еще предстояло установить, он казался живым. И был таким шелковистым, что я была готова заплакать от умиления. Это сколько ж денег надо, чтобы поддерживать такую красоту и такой цвет, а?
Ладно, мне перекрасили и нарастили, судя по всему, волосы, переодели в костюм принцесски, увеличили грудь. Как это связано с ощущением, что холодный кинжал рассекает кожу, мышцы и пронзает сердце, не знаю. Но очень хорошо помню, что почувствовала тогда. Не могло же быть это сном? Или могло?
Я свесила ноги с кровати и слегка нахмурилась, не дотянувшись до пола. Кровать, видимо, была высокой. Так, Крис. Вдох, выдох, аутотренинг, медитация, ты в ресурсе, ты в моменте, ты можешь все. Твою мать, как тупо это звучит, когда ты реально не понимаешь, где находишься. Я наконец нашла в себе силы вздернуть голову и оглядеться. И чуть не заорала, потому что в комнате была не одна.
Комната была такой большой и так плохо освещалась, что мужчину я определила не сразу. Его глаза блеснули, потом лампа стала ярче, и из мглы выхватила длинные белокурые волосы, которые свободно падали ему на плечи и торс, так небрежно и так роскошно, что мне захотелось завыть: мы, артисты, готовы продать душу за такие волосы. Но чаще носим парики. Невозможно их поддерживать. Слишком дорого, слишком много времени нужно.
Мужчина слегка улыбнулся. Я не могла рассмотреть цвет его глаз, но зато отчетливо видела утонченное, даже слегка андрогинное лицо. И ушки. Меж прядей волос торчали острые кончики ушей.
Косплеер хренов.
— Ты кто?
— Проснулась наконец. А я уж думал, Самаэль переусердствовал.
— Ты кто? — тупо повторила я, не понимая, как реагировать. Но голос у него был приятный. Низкий и бархатистый, да такого тона, что мои привыкшие к любой музыкальной красоте уши навострились, а волоски на руках встали дыбом от удовольствия. И не только волоски.
— Зови меня Рэн.
— И кто ты, Рэн?
— Руки, голова, ноги, помощь, знание, — рассмеялся он. — Мне велели рассказать тебе, как тут все устроено и проследить, чтобы ты ненароком никого не спалила. Прекрасное наказание для бывшего бога — встречать проданные души и проводить обучения. За что боролся, Даррен…
— Не спалила?..
Остальную часть монолога я как-то не усвоила.
