Порох. Бабочки. Шипы - страница 2
За столом прямо напротив входа сидит женщина, чей возраст не поддается точной трактовке – ей одинаково можно дать как сорок, так и шестьдесят. Ее необъятная фигура с трудом умещается на сиденье, и мне становится жалко несчастный стул, которому не повезло под ней оказаться. Лицо у Жанны Аркадьевны круглое, словно блин, и выглядит примерно так же: румяное и блестящее, а подбородок царственно лежит прямо на необъятной груди, и, кажется, шеи под ним нет и вовсе. Волосы кирпично-ржавого оттенка собраны в строгий пучок, из которого не торчит ни одной волосинки. При виде нее в голове тут же невольно появляется ассоциация с жабой, лениво наблюдающей за комарами на болоте.
От одного взгляда на эту женщину мне хочется сбежать. И дело даже не в ее виде – я никогда не заостряю внимания на любых внешних недостатках человека. Дело в том, как Жанна Аркадьевна взирает на меня из-под опущенных линз толстых очков. Надменно, с презрением и непоколебимой уверенностью: я никчемный педагог, и единственное, чему могу научить детей – это как поскорее попасть на панель.
Анатолий Семенович то ли не замечает этого, то ли делает вид, а, может, уже просто привык к такому выражению лица своего заместителя. Но он бодро хлопает в ладоши и заявляет:
– Вот, Александра Дмитриевна, знакомьтесь. Это Жанна Аркадьевна, и она в стенах школы будет для вас наставницей и второй мамой. – На этих словах я хмыкаю, но директор продолжает: – По любым вопросам организационного характера можете обращаться напрямую к ней. По другим тоже, Жанна Аркадьевна всегда рада помочь начинающим педагогам.
Я еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Судя по застывшему на лице выражению отвращения, единственное, что она будет рада сделать – это съесть их с потрохами. Но вместо этого максимально учтиво улыбаюсь женщине, надеясь, что первое впечатление оказалось обманчивым. Но стоит ей открыть рот, тут же понимаю – ни черта я не ошиблась.
– Добро пожаловать, милочка, – говорит она тоном, каким обычно желают сгореть в Аду. И ее “милочка” в конце только красноречивее подчеркивает это. – Напомните, пожалуйста, какой предмет вы будете вести?
– Математику, – сквозь зубы цежу я, не забывая улыбаться. Никогда не поверю, что она этого не знает.
– Прекрасно. – Она захлопывает журнал, лежащий перед ней на столе, и сжимает его в толстых пальцах, похожих на сардельки и густо увешанных кольцами. – Значит, будете моей преемницей. Я преподаю математику в стенах этой школы почти тридцать лет и всегда готова поделиться своим опытом с молодым поколением. Если вам это, конечно, интересно. А то знаю я вас, молодежь, у вас только гулянки да свидания на уме. Сейчас устроитесь, а потом сбежите в декрет, и поминай как звали.
– Ладно вам, Жанна Аркадьевна, – миролюбиво вклинивается директор. – Молодежь тоже разная бывает, и в декрете ничего плохого нет. А Александра Дмитриевна вообще вуз с красным дипломом закончила.
Завуч скептически изгибает тонко выщипанную бровь. Это обстоятельство ее нисколько не трогает, и она недовольно ворчит себе под нос:
– Знаю я наше современное образование. И эти “красные дипломы” тоже. Так вот, милочка, считайте вам очень повезло. Я постараюсь найти в своём загруженном расписании время и посещу ваши уроки, чтобы указать вам на сильные и слабые стороны.
Я бы, конечно, поспорила с заявлением, что мне повезло, но вслух ничего не говорю. С улыбкой киваю, всем своим видом выражая готовность перенимать бесценный опыт наставницы. Все-таки ругаться в первый же рабочий день с руководительницей в мои планы не входит.