– Татарин? Как же это ты, братец мой: крестился?
– Так, додумался.
– Додумался?! Как же ты додумался?
– А что, запрещено?
– А что же ты тут делаешь?
– А вот сына караулю. В солдатах, едет на войну, письмо прислал. Вот и караулю.
– Давно караулишь?
– Неделю. Сказывают, через четыре дня ещё.
– Охота видаться?
– Повидаться ладно, – наказать насчёт земли надо.
– Какой земли?
– Да вот, что после войны отберут: земля, сказывают, больно хороша, – так вот участочек бы прихватил: все равно там же будет. Там, может, заслужит, так креста, видно, не надо, – пусть участок просит, а крест другому.
И ещё на одной станции сегодня утром столпилась кучка переселенцев из нового посёлка тут же около вокзала.
– Ну, что война?
– Война… Всех погнали, остальных через месяц в ополчение, а весна, вишь, поздняя, – так, видно, нынче и сеять не придётся. С кем сеять? Только старики и останутся.
Другой голос, сонный:
– А хоть и не сеять: что в ней? Солонец – солонец и есть. Пускай бы всех угоняли и с бабами и ребятишками, – земли там, толкуют, не родня здешним. Так ходом бы пошло дело: впереди войско, а сзади мы на участки выехать…
– Да ведь, хоть и завоюем, хозяева земель там налицо.
С тревогой спрашивают:
– Ещё какие хозяева?
– Китайцы.
– Когда завоюем, какой же китаец тогда? Коли ты китаец, должен уходить тогда.
– Куда?
– На своё место.
– Да он и сейчас на своём месте.
– Коли нам достанется земля, так, видно, уже место не его будет.
– И воюем мы не с китайцем, а с японцем.
Звонок. Мы в вагонах у окон. На нас угрюмо смотрит только что разговаривавшая с нами группа.
И с кем из крестьян ни заговоришь здесь, в Сибири, для всех эта война – какой-то поход в обетованную землю. И землю отдадут им, сибирякам, потому что всех своих мужей-кормильцев отдали на войну».
Разумеется, в российской глубинке рвались на фронт далеко не все из тех, кто подлежал призыву. Оттого нередко можно было услышать из ехавших в Маньчжурию железнодорожных составов оформившееся в песню народное сетование:
Ах, зачем меня взяли в солдаты
И послали на Дальний Восток,
Неужели же я виноватый
В том, что вырос на лишний вершок…
Впрочем, люди повсюду одинаковы, и чаяния их схожи в любом уголке мира. В этом нисколько не сомневался японский писатель Кайдзан Накадзато12, страстный приверженец Льва Толстого, не упускавший случая возвысить голос против войны. В одном из своих стихотворений он попытался выразить чувства мобилизованного на фронт крестьянина, который прощается с родными местами, предвосхищая собственную гибель на полях грядущих сражений:
Прощай, возделанное поле, где столько слёз и пота лил.
Прощай, река, где я мотыгу после трудов тяжёлых мыл.
Кричать «банзай» мне вслед не надо,
не провожайте, земляки,
Ведь кличи лишь тревожат горы, лишь баламутят гладь реки.
За родину, за государя уйду на бой – возврата нет.
Тому, кого на смерть увозят, нелепо ведь желать ста лет!
***
С моря Порт-Артур защищала 1-я Тихоокеанская эскадра под командованием вице-адмирала Степана Осиповича Макарова. Вместе с ним прибыл на Дальний Восток живописец Василий Васильевич Верещагин, автор картин батального жанра, в прошлом и сам выпускник Морского кадетского корпуса (его дружба с Макаровым началась ещё в годы Русско-турецкой войны) … Макаров в конце 90-х годов XIX века прославился как исследователь Арктики. По его инициативе был построен ледокол «Ермак», на котором Степан Осипович совершил арктические экспедиции к Земле Франца-Иосифа, Шпицбергену и Новой Земле. Изобретатель минного транспорта, разработчик русской семафорной азбуки, выдающийся военно-морской теоретик, он внушал уважение даже врагам. Книгу Макарова «Рассуждения по вопросам морской тактики», изданную в Японии в 1898 году, высоко оценивал командующий японским Соединённым флотом вице-адмирал Хэйхатиро Того. Во время боевых действий он не расставался с этой книгой – и заочно полемизировал с автором, делая на полях критические замечания. Однажды, желая сравнить Макарова с прочими адмиралами российского флота, Того выразился столь же ясно, сколь и безапелляционно:
