– Да, да, ты не ошибся, Лев, это ваше… Юля мне его подарила… На память… А это… – она кивнула на свою грудь, – силиконовые имплантанты, тоже, кстати, черные, косметическая хирургия, сам Вульфсон делал, знаменитый… Ну, который еще в «Мегаполис-Экспресс» рекламируется. Для тебя, между прочим, сделала… Потрогай…
Он, не веря своему счастью, протянул вперед руку и дотронулся до упругого черного шара. Шар скрипнул, как скрипит под рукой воздушный шарик. Он в испуге отдернул руку назад. Принцесса захохотала:
– Ну, ладно, хватит прелюдий… Иди ко мне…
Она схватила его за шею, резко притянула к себе и впилась мокрыми, вывороченными розовым вверх губами ему в рот. Колени ее в этот момент разошлись, листья папоротника раздвинулись, и в прорехе показались темно-синие мужские плавки, крепко и без обмана загруженные как положено, по-мужски, – внизу и посередине… Он в ужасе вскрикнул, отпрянул и… проснулся…
Данька, огромный дымчатый пудель, забравшись на постель, толкал его лапой в грудь и лизал прямо в губы, часто-часто. Лева вскочил и тут же рухнул назад.
– Ну кто тебя пустил сюда, урод? А? Ну сколько раз можно повторять – не место здесь лохматым уродам! Пошел отсюда! – Он скинул пса на пол. – Вон, говорю!..
Данька, оказавшись на полу, все равно продолжал часто подпрыгивать, желая общения.
«А что, Юлька не ходила с ним, что ли? – подумал он, и тут же мысль, споткнувшись о внезапное воспоминание, сменила трассу. – Господи… Что же это мне приснилось такое…»
Воспоминание, несмотря на близкий к роковому финал, было приятным. Это он обнаружил по легкому сигналу одеяла, дрогнувшего где-то внизу, чуть ниже кроватного экватора.
– Ну, чудеса… – присвистнул Лева. – Вот что значит экзотика в жизни немолодого мужчины.
Рядом, на тумбочке, он обнаружил записку, написанную Юлькиной рукой:
«Ежик! Я уехала к отцу, в больницу, допоздна. Сегодня мой день. На обед – гречка, под подушкой, в кухне. Компот сразу не пейте, еще не настоялся. Помоги Гошке написать сочинение, завтра сдавать… Звонить не буду. Целую, мама».
Лева встал и босиком подошел к окну, подтянув на ходу трусы.
«Фельдман, точно, завтра сводную на запчасти не успеет… – подумал он внезапно. – Раздолбай… Не успеет – переведу из ведущих в просто…»
За окном был январь, морозный и хороший. Окно затянуло паутиновой сеткой замерзшей воздушной влаги. Лева приложил к стеклу руку и, терпя ледяной ожог, подержал чуть-чуть, самую малость, затем отдернул руку и подул на стекло…
Трусы снова сползли на бедра… Он машинально подтянул их, не задумываясь над таким их странным поведением, и посмотрел на свой морозный отпечаток. Его уже начало затягивать самым первым, наитончайшим белым рисунком.
«Вот оно, чудо… – подумалось ему, – а мы все суетимся чего-то, дергаемся… Забываем о прекрасном… А оно – вот оно, рядом… Только дунуть…»
Трусы снова сползли на бедра, теперь уже основательно…
«Да что такое, черт возьми! – раздраженно подумал он, обратив наконец внимание на возникшее неудобство. – Резинка, что ли, слабая? Надо Юльке сказать или выкинуть…»
Лева опустил глаза вниз и с удивлением обнаружил, что дело, оказывается, было не в резинке… Он обнаружил иную, более вескую и даже весомую, в хорошем смысле слова, причину такой нестыковки фасона с организмом… и нельзя сказать, что она его расстроила. Вариант расшифровки был единственный.
«Вещий сон… – пронзила его догадка, – сон в руку!»
