Мудрость сменила тактику и заговорила о слежке и разведке. Молодой человек может быть богат; если так, нужно подумать о замужестве. В уши девушки лились волны житейского коварства. Стрелы обмана пролетали мимо. Она смотрела, как движутся тонкие губы, и улыбалась.
Внезапно ей захотелось говорить. Многословное безмолвие ее угнетало.
– Мама, мама, – вскричала Сибила, – почему он так сильно меня любит? Я знаю, почему его люблю я. Я люблю, потому что он такой, какой должна быть сама Любовь! Но что он нашел во мне? Я его не достойна. И все же, сама не зная почему – ведь я чувствую себя настолько ниже его, – я вовсе не робею! Я горжусь, ужасно горжусь! Мама, любила ли ты моего отца так же, как я люблю Прекрасного Принца?
Старшая женщина побледнела под толстым слоем грима, сухие губы исказила гримаса боли. Сибила подбежала к ней, обняла за шею и поцеловала.
– Прости меня, мама! Знаю, тебе больно говорить о нашем отце. Но это лишь потому, что ты любила его так сильно. Не грусти! Сегодня я счастлива, как была счастлива ты двадцать лет назад. Ах, вот бы я была счастлива всегда!
– Дитя мое, ты слишком юная, чтобы влюбляться. Да и что ты вообще знаешь об этом молодом человеке? Даже его имя тебе неизвестно. Это так неразумно, особенно сейчас, когда Джеймс уезжает в Австралию и у меня столько забот! Право, тебе следует быть более осмотрительной. Хотя, как я уже говорила, если он богат…
– Ах, мама, позволь мне побыть счастливой!
Миссис Вэйн покосилась на дочь и заключила ее в объятия с той театральной наигранностью, которая довольно часто становится у актеров второй натурой. В тот же миг дверь распахнулась, и в комнату вошел молодой вихрастый шатен. Плотного телосложения, руки и ноги крупные, слегка нескладный. Джим уродился совсем не таким изящным, как Сибила. Глядя на них, в голову не пришло бы, что они брат и сестра. Миссис Вэйн впилась в него глазами и заулыбалась еще шире. Она мысленно возвела сына в ранг публики и сочла, что драматическая сценка вышла занятная.
– Оставь пару поцелуев и для меня, Сибила, – добродушно проворчал парень.
– Ты ведь не любишь целоваться, Джим! – вскричала она. – Ты просто старый занудный медведь!
Девушка бросилась к брату и обняла. Джеймс Вэйн вгляделся в ее лицо с нежностью.
– Сибила, я хочу с тобой прогуляться. Вряд ли я увижу этот отвратительный Лондон снова! По крайней мере, я на это надеюсь.
– Сын мой, ты говоришь ужасные вещи! – пробормотала миссис Вэйн, со вздохом берясь за штопку помпезного сценического платья. Она немного огорчилась, что он не примкнул к их маленькой сценке. Тогда драматический эффект был бы куда сильнее.
– А что, мама? Я говорю как есть.
– Ты меня ранишь, сын. Надеюсь, в Австралии ты сколотишь себе состояние. Я убеждена, в колониях нет никакого общества – по крайней мере, того, что можно назвать приличным обществом, – и когда ты разбогатеешь, то непременно вернешься и займешь в Лондоне достойное место.
– Общество! – пробормотал парень. – Знать о нем не хочу. Заработаю немного денег и заберу со сцены тебя и Сибилу. Ненавижу театр!
– Ах, Джим, – со смехом воскликнула Сибила, – какой ты злой! Неужели ты поведешь меня на прогулку? Как чудесно! Я боялась, что ты отправишься прощаться со своими друзьями – к примеру, с Томом Харди, который подарил тебе ту уродливую трубку, или с Редом Лэнгтоном, который насмехается над тем, как ты куришь. Очень мило, что свой последний день в Лондоне ты проведешь со мной! Куда же нам пойти? Давай отправимся в Парк.
