– И ты в том числе!
– По крайней мере я не корчила фальшивой улыбки…
Она нервничала, комкая пальцами с ярко-красным маникюром кисти своего шарфа.
– Жемчужная брала чашку с чаем за кулисы… – вмешался Митин. – А ты ей наливала!
Он показал на молодую артистку, которая играла Ираду, вторую служанку египетской царицы.
– Ну и что? Мне не трудно… У нее браслеты на руках, корона тяжелая…
– Малышка просто угождала нашей приме, – съязвила Наримова. – Выслуживалась! Думала, за это и ей приличную роль дадут.
– Может, их связывало нечто большее? – поддержала брюнетку приятельница. – Все заметили, какие взгляды Ирада бросала на свою госпожу!
Девушка в костюме Ирады расплакалась от обиды.
– Прекратите, – вступился за нее Митин-Антоний. – Мы здесь не одни. Что о нас подумает… пресса?
Лавров невозмутимо забросил ногу на ногу и слушал, как гудит этот растревоженный улей.
– Он не похож на корреспондента, – подметила Наримова. – Вы кто, молодой человек?
Тот решил, что маску снимать еще рановато, и сфотографировал разъяренную брюнетку.
– Не смейте! – взвизгнула она. – Не хватало, чтобы завтра в газетах появились мои снимки вкупе со всякими грязными намеками!
– Вы же мне не верите, – обронил Лавров и щелкнул ее второй раз.
– Перестань, Тома, – осадила брюнетку приятельница. – Вдруг он и правда корреспондент…
Только маленькая хрупкая гримерша с обесцвеченными перекисью кудряшками не принимала участия в этом споре.
– Что же теперь будет с театром? – прошептала она, когда следователь вызвал на беседу Тамару Наримову, и та, надменно выпрямившись, удалилась.
* * *
Черный Лог.
Глория изводила себя запоздалыми сожалениями. Если бы она предупредила Жемчужную, что ей реально грозит смерть… та бы, возможно, отнеслась к ее словам серьезнее. А так… «Вам нельзя играть Клеопатру!» Какая актриса послушается?
Жемчужная, надо отдать ей должное, рассказала про «останкинскую вещунью», – рискнула показаться неадекватной. У актеров психика устроена особым образом. Иногда они теряют грань между сценой и жизнью. И существует ли эта грань? Полина могла настолько проникнуться личностью Прасковьи Жемчуговой, что начала видеть ее глазами, чувствовать, как ее давняя предшественница.
Глория ждала вестей от Лаврова. Но телефон молчал. Не было связи.
«Я неправильно поступила, – раскаивалась она. – Мне следовало сказать ей… Ведь именно за этим она сюда и приезжала! Узнать, что ее ждет».
«Вдруг ты ошиблась? – возражал Глории внутренний голос. – У тебя нет никакого опыта в ясновидении. Ты можешь принимать за «прозрения» игру собственного ума. Ассоциации, вызванные созвучием псевдонимов Жемчужная – Жемчугова, всколыхнули целый пласт исторической памяти. Прошлое порой дразнит нас, пугает и преследует воображаемыми ужасами. Послушав тебя, тридцатилетняя актриса могла загубить карьеру! Она бы тебе этого не простила…»
Дар ясновидения оказался не сладок. Как ни твердила Глория, что ни в чем не виновата… на душе кошки скребли.
Санта с сочувствием наблюдал за ее терзаниями. Он заварил чаю с лавандой и принес новой хозяйке.
– Скажи, Агафон когда-нибудь переживал из-за… из-за…
Великан догадался, о чем она, и покачал седой головой.
– Нет. Он забывал о клиентах, едва за ними закрывалась дверь. Я ни разу не видел его удрученным.
«Ты не в силах повлиять на судьбу людей, – незримо утешал ее карлик. – Ты всего лишь эхо их будущего. Они хотят знать то, к чему не готовы…»
