Портрет семьи (сборник) - страница 37
Сергей говорил, я почти не слушала. Думала о своем. Вспоминала, как сказала ему, что беременна Лешкой. Сергей тогда не возликовал киношно, не бросился с объятиями, не захлебнулся от счастья. Он смотрел на меня с жалостью. Понимал, что исправиться не сможет, опорой и помощником не станет, на меня взвалится тяжкий груз, и меня жалел. Лучше бы помог материально!
Чадолюбия в Сергее не густо – в аккурат на Лешку хватило и на внучку немного осталось. Мой ребенок ему как пятое колесо, как рыбе зонтик, как слону гитара.
– Серега! – перебила я его. – Ты несчастный человек! У тебя нет друзей.
– При чем здесь друзья? – удивился он. – Ты ошибаешься. Кроме Светы, которую ты видела, я познакомился с интересными типами из музея Востока.
– У тебя нет старых друзей, – уточнила я, поймала себя на мысли, что хочется сказать ему гадость, но не остановилась. – Твои друзья обязательно свежие, месяц, два, год назад появившиеся. А старые растворились, ты их отработал. Ты шагаешь по людям. Нет, не вампиришь. Ты в них отражаешься, как в зеркале. Любуешься своей физиономией, своей умностью, их восхищением. Когда в одном зеркале не видишь ничего нового, когда оно замутнится, ты переходишь к другому. И снова как первый раз: твои истории, твои парадоксы, твое красноречие – публика рукоплещет. По сути, ты эгоист такой высшей пробы, что эгоизм уже перешел в свою противоположность – во вселенское человеколюбие, которое есть нелюбие никого. Ты как эссенция. Эссенцию перед употреблением разбавляют, иначе кислота разъест.
Сергей посмотрел на меня внимательно, хмыкнул.
– Странное у тебя сегодня настроение. То шутишь плоско, то комсомольскую аттестацию мне устраиваешь. Были такие во времена нашего студенчества. На комсомольском собрании университетской группы каждого по очереди разбирали на предмет человеческих качеств и политической зрелости. Это был какой-то извращенный коллективный психоанализ. Не без пользы, признаюсь, но абсурдный ввиду отсутствия добровольности покаяния.
– На комсомольской аттестации, – вспомнила я, – мне одногруппники поставили в вину заносчивую гордость.
– Если бы ты не была гордой, если бы спала со всеми, кто за тобой ухлестывал, тебя бы назвали падшей девушкой.
– А еще меня удивило заявление, что успех любого дела, которое затевается, от лыжного похода до посещения больного профессора, зависит от того, соглашусь ли с ним я.
– Ты не можешь не быть центром вселенной. Потому что ты – солнце!
– Спасибо! – Я погладила его по щеке. – Извини, что я на тебя окрысилась!
Сергей взял мою руку и поцеловал. Спросил участливо:
– Возрастные изменения, бабушка? Климакс?
– Подкрался незаметно.
Он забрал у меня иголку, воткнул ее в спинку дивана. Взял обе мои ладони в свои, прижал к груди:
– Есть лекарство. Тряхнем стариной?
– Ну что ты! – благодарно рассмеялась я. – Разве я могу соперничать со Светой?
– Таких Свет миллион. А ты – единственная! То малое, что я, эгоист, могу дать женщине, я желал бы отдавать тебе. Я, конечно, не жду тебя в брахмагарии, обете воздержания, но всегда буду ждать!
– А с ребеночком?
– Опять? – скривился Сергей. – Неудачную шутку не повторяют дважды.
Он отпустил мои руки. Я вытащила иголку из спинки дивана, воткнула в подушечку.
– Как бы не напоролся сам или девицу очередную не травмировал! – не без ехидства предупредила я.
– Все-таки ты ревнуешь! – воскликнул он, довольный.