Пока я одевался, Упоров допил свой чай, натянул поверх свитера старую, выцветшую штормовку, взял ледобур и ушел на реку бурить лед для промеров в створах последних пяти поперечников.
На сковороде желтело нечто мерзкое, похожее на засохшие сопли. Ковырнув это дело ложкой, без надежды, впрочем, отыскать фрагменты свиной тушенки, я решил не рисковать. Уж лучше чай, кружки две, с хлебушком.
Сергей уже допивал свой чай.
– Сегодня бледный, – сказал он, перелистывая страницу журнала.
– Ничего, и так хорошо, – сказал я.
– Да, хорошо, – сказал Сергей и наполнил кружку до краев. – Еще малек добавлю.
После завтрака я намотал на шею свой длинный шарф, надел брезентовую, подбитую ватином куртку, шапку-ушанку из серого кролика, перекинул через плечо брезентовую сумку с документами, толкнул дверь и вышел на мороз. Сергей уже справлял малую нужду, стоя справа от балка. Пришлось последовать его примеру.
Лыжи занесло снегом, но я помнил, где оставил их вчера, поэтому отыскал без труда. Сергей понял, что его лыжи находятся где-то рядом. По пути он зацепил ногой торчавший из-под снега мешок. В мешке что-то звякнуло.
– Картошка?! – удивился Сергей. – Нда-а… Можно будет похавать…
Я пнул мешок валенком. По звуку можно было определить, что в мешке находится крупная речная галька. Но откуда здесь взяться гальке? И кто ее будет держать в мешке?
– Картошка. Да. Можно будет поесть.
Чудеса на этом не закончились.
– Вот это да! – воскликнул Сергей через минуту. – Ну и скольжение! Сейчас только ставить мировые рекорды!
Снег был просто сказочный. Не лыжня, а райская дорога!
– Хорошая вещь – акробатика на лыжах, – заметил Сергей.
– Я тоже об этом подумал. Неплохо научиться так переворачиваться.
– Да-а…
– Можно, конечно, сломать себе шею.
– Риск почти такой же, как в обычной гимнастике.
– Фильм «Трое на снегу» помнишь?
– Ага…
Мы выехали к реке. Я повернул к нивелиру, Сергей – в сторону складной нивелирной рейки, которую воткнул в сугроб у восьмого репера.
– Поставь на седьмой, – крикнул я.
– Зачем?
– Проверим, не было ли подвижки. За ночь нивелир мог осесть.
Но контрольные отсчеты показали, что поправочных коэффициентов вводить не придется.
– Порядок!
Сергей вернулся к восьмому реперу, и между нами возник диалог, полный глубоко скрытого смысла:
– Три метра.
– Есть.
– Два метра.
– Есть.
– Два метра.
– Сколько?
– Два метра!
– Есть.
– Семьдесят. Лед!
– Семьдесят?
– Семьдесят!
– Есть…
За восьмым поперечником был девятый, десятый, одиннадцатый. И все это время шел снег, сначала мелкий, косой, а потом, когда мы стали снимать береговой профиль в створе тринадцатого поперечника, снег посыпался крупными хлопьями, которые летели почти горизонтально, потому что ветер набрал силу, и стало совсем бело.
Репер четырнадцатого поперечника заслонила береза.
– Береза мешает! – крикнул я.
Сергей воткнул рейку в снег, скинул куртку, взял в руки топор и побрел через реку, утопая по колено в снегу. Издали он выглядел маленькой фигуркой, выведенной углем на огромном листе ватмана. Взбираясь на мой берег, поскользнулся, упал на бок. Поднялся наполовину белым, наполовину черным, как паяц. Таким добрался до березы, таким начал рубить ее.
Ко мне подбежала Мотька. Она виляла хвостом и жалобно скулила.
– Мотя, что? Что такое? Плохо тебе? А?
Нос собаки уткнулся в мое колено, карие глаза лихорадочно блестели, уши стояли торчком. Вид у нее был такой, словно она хочет что-то сказать, но не может найти нужные слова.
