Порыв ветра, или Звезда над Антибой - страница 18

Однако вернемся в стены Петропавловской крепости, где живет наш маленький герой Коля Сталь. Аж до 13 марта 1918 года оборонял крепость честный слуга престола русский генерал Владимир Иванович Сталь фон Гольштейн. 13 марта, приоткрыв ворота крепости, он впустил на охраняемую им территорию делегатов Думы, которые потребовали освобождения политических заключенных. Заключенные вышли на волю. В крепости приступили к выборам комитета солдатских депутатов. Согласно семейной легенде, вечером в крепость позвонила теща генерала и сказала, что надо бежать пока не поздно. Не станем живописать эпизоды бегства, роковой мартовский закат над замерзшей рекой, воспроизводить пьяную солдатскую перебранку (винные погреба уже начинали грабить), угрозы в адрес начальства…

Итак, теща дозвонилась в крепость, и бесстрашный генерал-майор послушался совета мудрой своей тещи госпожи Бередниковой (урожденной Глазуновой). Переодевшись в штатский костюм, он добрался в дом 60 на Невском проспекте. В доме этом жене его Любови Владимировне по праву принадлежала квартира. Согласно семейной легенде, назавтра в дверь дома номер 7 в Петропавловской крепости постучали представители солдатского комитета: они пришли арестовать коменданта. Собирались они его судить или без суда сбросить со стены на штык – это ни одному из исследователей неизвестно. Организованный государственный террор с дотошным собиранием протокольных фальшивок пришел позднее. Пока террор был стихийным и при всей своей бесчеловечности не был свободен от человеческих ошибок или, как любят нынче говорить, «сбоев». Это имело прямое отношение к судьбе последнего коменданта крепости генерала В.И. Сталя фон Гольштейна.

Думаю, что пришедшие за ним поутру без опохмелки члены солдатского комитета и сами были пока в неведенье, что им делать. Комендант Шталь был человек вроде бы не злой, хотя к службе усердный… Может, даже был он «добрым тюремщиком» из Петропавловки, каким был за полвека до него в той же крепости прадед писателя В.В.Набокова генерал Набоков. Мятежный анархист Бакунин, еще сидевший в крепости, попросил, чтоб за него поцеловали мертвую руку «доброму тюремщику» Набокову в минуту прощания с лежащим во гробе генералом. Но одно дело мирные похороны и эмоции анархиста-аристократа Бакунина, другое – пьяные (винные погреба уже были разграблены) призывы к кровопролитию охрипших на митингах солдатских депутатов. Уже и в популярных тогдашних песнях содержались толковые рецепты: «Кровью народов залитые троны кровью наших врагов обагрим…Смерть паразитам трудящихся масс!» (Справедливость требует признать, что кое-какие из этих перлов поэзии поступили к нам из Парижа и исполнялись в переводе с французского). В общем, похоже на то, что свалили б пожилого коменданта (и молодого отца) де Сталя в яму под стеной крепости после недолгого толковища, если бы не подоспел вовремя совет мудрой тещи…

Будь я французский романист или биограф, я, конечно, разогнал бы тут страницы на две «простонародные» и непременно «революционные» солдатские споры с непременным употреблением надежного набора русских слов, которых ждет французский читатель от парижского знатока России. Но должен признать, что и многознающему русскому читателю история спасения комендантской семьи от смерти может представиться таинственной.

Согласно семейной легенде, услышав простодушное обещание посланцев солдатского комитета арестовать ее мужа, Любовь Владимировна посадила детишек в машину и переехала в материнский дом, где уже полсуток прятался ее муж. Солдатский комитет беглецов искать не стал, а может, и члены его уже разъехались по деревням, так что последний комендант Петропавловской крепости Владимир Иванович Сталь фон Гольштейн в течение пятнадцати месяцев прятался в доме Глазуновых на самом что ни на есть Невском проспекте – чтобы спастись от смерти и уберечь семью. Генерал подал Временному правительству прошение об отставке «по болезни», 8 мая 1917 года получил отставку. Ему была назначена пенсия и выражена благодарность за безупречную службу. Но одно дело – отношения со вполне цивилизованной либеральной властью, а другое – разгул толпы и анархия, с которыми новая власть неспособна была справиться, а главное – государственный террор, который воцарился в стране после октября. Осталось немало мемуарных воспоминаний о случаях зверского самосуда и убийства офицеров на петроградских улицах и до октябрьского большевистского переворота 1917 года и после него. У самого дома был убит каким-то разгульным патрулем спешивший на любовное свидание младший брат Любови Владимировны Иван Бередников. Справедливо полагают, что убит лишь за то, что был прилично одет, не вонял водкой и потом. Времена были кроваво-свинские. Так и Бунин считал. Впрочем, политически корректнее будет назвать их романтическими… Не исключаю того, что дети наблюдали кровавые тогдашние сцены из окон глазуновского дома. Да и в доме, где прятались беглецы, должна была царить атмосфера страха и безысходного горя. Удавалось спасти тело, но вряд ли можно было спасти здоровье души…