Я хочу, чтобы и моя книжка, и эта рукопись стали письменным памятником моим одноклассникам, а их у меня целых три комплекта: одноклассники по Гололобовской семилетней школе, по Огонекской средней школе и, наконец, по 149-й средней школе г. Москвы, что находится недалеко от развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе.
Через несколько дней, после того как я написала, что оставляю несколько свободных страниц на случай, если появится какая-либо информация о моих одноклассниках с незабываемого и родного Огонька, я отправила письмо Миле Тихомировой в Краснодар. Письмо пришлось разместить в двух конвертах, т. к. кроме листов с текстом нужно было отправить почти десяток фотографий.
Миле я писала: «Вчера я встречалась с ребенком нашего с тобой одноклассника Олега Сувернева – Суверневым Александром. Он обещал приехать около семи вечера, но во время пересадки в метро уехал в другую сторону от Лубянки. Чтобы он не заблудился еще и в нашем квартале (наш дом стоит в глубине двора), я вышла встречать гостя. Ждала его недалеко от дома, стоя на куче подтаявшего снега. Высматривала из проходивших мимо мужчин небольшого и плотного, как его отец, человека около сорока лет, в военной форме с двумя звездочками подполковника на погонах. Но такого все не было и не было. Было уже довольно темно. Вдруг мимо меня быстро прошагал молодой мужчина в гражданской одежде с портфелем в одной руке и цветами – в другой. Я негромко, но уверенно вслед ему говорю: «Александр Альбертович Сувернев!» Мужчина резко повернулся и в два прыжка ко мне: «Валентина Ефимовна! Здравствуйте!» Обнял и поцеловал меня, неловко вручил мне цветы. Взял под руку, и мы пошагали к дому.
«Ребеночек» Олега, в целом очень похожий на отца, оказался высоким, широкоплечим и необыкновенно обаятельным. Одно было плохо – нехватка времени. На все про все у нас было всего два часа. Саше предстояло добираться домой до Люберец, и я понимала, что задерживать его дольше десяти вечера я не решусь.
Мы сначала сидели за столом, но ни есть, ни пить у нас не получалось. Один за другим следовали перекрестные вопросы, на которые нельзя было ответить односложно. Общение было хаотичным – настолько насыщенной была эмоциональная окраска нашего разговора с ним. Слишком многое нужно было рассказать за такое короткое время. Об Огоньке Саша знал очень мало, считал, что он находился где-то недалеко от Иркутска. Когда же я показала на карте, где когда-то находился наш Огонек, Саша ахнул. И, конечно, он не мог и предположить даже, что одноклассники его отца могут находиться близко от него.
Саша привез с собой три фотографии Олега. На двух из них – Олег с сыном. По тому, как Олег на этих фотографиях улыбается, видно, что ему было хорошо в тот момент. Он когда-то мечтал именно о сыне. А вот на третьей фотографии сидит немолодой, хорошо одетый мужчина на садовой скамье, сидит, опираясь на колени руками с прижатыми друг к другу ладонями. Лоб разрезан двумя глубокими продольными морщинами. Глаза Олега, всегда горевшие угольками, на фотографии выглядят потухшими. Взгляд опущен вниз. Отчетливо видно, что человек чем-то сильно удручен. В тот момент, когда я впервые увидела эту фотографию, я еще не знала, что Олег умер от практически неизлечимой болезни – рака гортани.
Мила, я посылаю тебе копии всех этих трех фотографий и фотографии, сделанные перед Сашиным уходом от нас. Мне было очень жаль расставаться с ним, с таким симпатичным и необыкновенно приятным человеком. Я увязалась проводить его до метро. Саша попрощался со мной, как попрощался бы мой собственный сын, и спросил: «Можно я приеду к Вам через две недели?» «О чем ты спрашиваешь, Саша! Да хоть завтра и в любое время», – горячо ответила я.
