Я шел по расхлябанной колее, обходя лужи, куда уже успели переселиться крикливые лягушки. Ноги скользили по размякшей земле, неприятно вздрагивали, попадая в ловушки с застоявшейся водой. В глубине леса копошились какие-то существа – то ли скрип, щебет, перебранка птиц, то ли завывание бензопилы, вгрызающейся в мякоть дерева, – и вскоре эти звуки перекрыл сначала еле слышимый, а потом все нарастающий перестук колес на стрелках. Поднатужившись, захрипел протяжный гудок. Вот она, узкоколейка! Я ринулся вперед, пренебрегая тропинкой.
У воспетой многими поколениями поэтов северной земли масса самобытных символов. Один из них – прадедовская узкоколейка. Однако большинство из них сейчас на пенсии. Я не принадлежу к числу безответственных романтиков, но это такое удовольствие – прокатиться по 750-миллиметровой колее со скоростью 15—20 километров в час! Хорошо поработали мужики-таежники сто с гаком лет назад, прорубая просеки в чащах и увязая лаптями в болотах! Уютный, почти игрушечный поезд с такими же игрушечными вагончиками качался на поворотах, повязгивая буферами, спотыкался на стыках, как крестьянская подвода на кочках, и никаких тебе аварий и поломок. Ветки деревьев хлестали по открытым окнам, глухари с рябчиками перелетали через крыши вагонов, дорогу перед идущим паровозиком перебегали зайцы, кабаны и даже волки… Узкоколейки продержались вплоть до 1980 года, и если бы не Олимпиада с ее фанфаронской показухой, существовали бы и сейчас… А вот эта, «назло врагам», сохранилась.
Появившийся из-за поворота мотовоз с тремя миниатюрными вагончиками сбавил скорость – начался затяжной подъем. Это было мне на руку. Я примерился к поручням третьего вагончика и запрыгнул на подножку. От резкого толчка две бутылки в моем кармане устроили маленький скандал, но без битья посуды. И этот звук, видимо, привлек внимание единственного пассажира.
Был он крепок, жилист, медвежеват и, судя по выражению его лица, соскучился по общению. Редко, но бывает: посмотришь на русского человека острым глазком; посмотрит и он на тебя острым глазком – и все понятно, не надо никаких вопросов и объяснений. Ha его обветренном, иссеченном морщинами лице выделялся длинный, как банан, нос, редкое зрелище среди северян. Вероятно, этот нос был задуман на трех человек, а достался почему-то одному.
– Давайте знакомиться, — предложил я и назвал себя.
Его взгляд долго блуждал между мною и моим рюкзаком.
– У меня, вишь, китайская фамилия, – словно стесняясь, сообщил Длинноносый.
– Интересно – какая? – удивился я.
– На-Ли-Вай! – по слогам отчеканил он и посмотрел на меня с надеждой. Я видел в его глазах то, что он видит в моих глазах, и мы друг другу нравились. Был он того неопределенного возраста, когда человеку можно дать и пятьдесят, и все семьдесят с горкой.
– Вот это интуиция! – почти прокричал я и полез в рюкзак за «Беленькой». Но от волнения вытащил не водку, о чем до сих пор сожалею, а темно-красную фигуристую бутыль зеленомысского происхождения, цена которой… эх, лучше промолчать! Для тех, кто не знает, сообщаю: сей сосуд был разделен на две равных половинки с перегородкой внутри. Одна половинка содержала жидкость молочного цвета, другая – ярко-красного, почти кровавого. В предвкушении выпивки, с распахнутой да ушей улыбкой, старик обнажил щербатый рот, в котором светился один-единственный зуб из нержавейки. Он пробулькнул ликер прямо из горлышка, поморщился, громко крякнул и заявил с обидой:
