Легким движением отодвинул крышку. Внутри лежал небольшой кирпичик черного хлеба. Целый. Шаров коснулся его пальцами. Запах из хлебницы достиг ноздрей, он схватил хлеб и принялся жадно кусать, вгрызаясь в черствую мякоть и касаясь ее носом, вдыхая безумно вкусный запах, будто бы боясь, что кусок сейчас отнимут. Набив рот, он увидел стул и тяжело опустился, держа кирпич дрожащими руками прямо перед глазами.
«Хорошо, что меня никто сейчас не видит, – подумал он, тщательно пережёвывая пресный, но удивительно вкусный мякиш. Через мгновение Шаров вдруг вспомнил про детей и ему стало нестерпимо стыдно. Он медленно он положил хлеб на стол. Отщипнул еще кусочек и сказал сам себе:
– Все. Больше не трожь.
Он взял подсвечник, с трудом поднялся – ноги ныли как после серьезной тренировки и прошел в комнату, все стены которой были увешаны грамотами и наградами. На специальной полочке стояли вымпелы и памятные знаки в виде бегунов в разных позах, а рядом висела большая черно-белая фотография в рамке. Та самая, где он и Александр Андреевич стоят у арки под надписью «Стадион имени И. Сталина». Шаров в черных спортивных трусах и белой майке с эмблемой «Динамо». В руках бутылка лимонада и та самая сумочка. С деньгами. Рядом стоит тренер. Еще живой, улыбающийся, хотя в глазах застыла тревога или… даже страх. Тогда Шаров, конечно же, этого не видел. И не чувствовал. Да и как… если он ничего не помнит…
Шаров долго вглядывался в свое лицо, пытаясь воскресить в памяти те мгновения, если они вообще были, но никакого озарения на этот раз не вышло, хотя где-то в глубине его шевелились неясные, смутные чувства.
Не спуская глаз с портрета, он подошел к письменного столу, поставил на него подсвечник и отодвинув стул, сел. Потом, словно в забытьи выдвинув верхний ящик стола, рассеянно посмотрел внутрь. Там лежали ручки, карандаши, моток лески, перочинный нож и точилка, транспортир, большой циркуль, несколько тетрадок и небольшой блокнот в черной кожаной обложке.
Шаров взял его в руки, перелистнул страницы. Это была адресная книжка, тут были имена, фамилии и телефоны незнакомых ему людей: какая Лидочка Н., имя ее на первой странице было обведено несколько раз и рядом красовалось сердечко, Федор Степанович Щурко (по поводу муки), Семенихин (Динамо), портной Аарон Фельдман, зубы Яков Моисеевич, – все с телефонами, видимо, это были самые важные люди, остальные шли по алфавиту и Шаров почему-то автоматически остановился на букве «Е».
Знакомые имя и фамилия «Емельянов Андрей» красовались в гордом одиночестве. Телефона напротив фамилии не было, зато… он затаил дыхание, был адрес.
И если верить тому, что было написано в блокноте, он жил буквально в соседнем доме. Через дорогу.
Шаров медленно поднялся, подошел к окну, выходящему на проезжую часть, на миллиметр отодвинул тяжелую ткань светомаскировки и взглянул на улицу.
Точно такой же трехэтажный дом под номером двенадцать стоял чуть выше по улице. Сердце его забилось так часто, что он чуть не вскрикнул.
Это был его родной дом.
Шаров отошел от окна и сел на диван. Сумбурные мысли кипели в голове, не давая покоя. Зачем тренер дал ему ключ от своей квартиры, если знал, что его собственная совсем рядом? Он упоминал какого-то человека… не только он, но и эти парни возле магазина… возможно в той квартире небезопасно. Или тренер понимал, что Шарову, то есть… Емельянову будет куда важнее кусок хлеба, которого явно не обнаружится в давно покинутом жилище…
