После Европы - страница 6

. На заре новой реальности возможность продления жизни наполняет людей восторгом. Но довольно скоро ему на смену приходит замешательство – метафизическое, политическое и практическое. Разные общественные институты начинают сомневаться в преимуществах долгой жизни. Католическая церковь обеспокоена тем, что «без смерти не будет и воскресения, а без воскресения теряет смысл существование церкви». Жизнь без смерти подрывает политику страховых компаний. На государство ложится непосильное финансовое бремя выплаты вечных пенсий. Люди с пожилыми и немощными членами семьи понимают, что только смерть избавит их от бесконечного ухода за родными. Премьер-министр предупреждает монарха: «Если мы не начнем умирать, то лишимся будущего». Вскоре возникает мафиозная группировка, которая тайно вывозит старых и больных умирать в соседние страны, где смерть еще возможна.

Европейский опыт мира без границ, который мы называем глобализацией, чем-то напоминает заигрывания Сарамаго с бессмертием, сказку о возвышенной мечте, обернувшейся кошмаром. Вызванное падением стен воодушевление 1989 года сменилось приступом тревоги и требованием возвести заборы. С момента падения Берлинской стены – события, возвестившего открытость мира, – Европа построила или заложила 1200 километров заборов, прямо предназначенных для сдерживания чужаков.

Если еще вчера большинство европейцев ожидали, что глобализация изменит их жизнь к лучшему, то сегодня образ глобализованного мира будущего вызывает у них беспокойство. Как показывают недавние исследования, многие европейцы верят, что жизнь их детей будет тяжелее их собственной, и считают, что их страны движутся в неверном направлении.

Турист и беженец – два противоречивых символа глобализации. Турист – главный герой глобализации, превозносимый и принимаемый с распростертыми объятиями. Это щедрый и великодушный иностранец. Он приезжает, тратит деньги, улыбается, восхищается и уезжает. Он позволяет нам почувствовать связь с остальным миром, не обременяя своими проблемами.

Беженец же (возможно, вчерашний турист), напротив, – символ угрожающей природы глобализации. Он приходит обремененный несчастьями и проблемами другого мира. Даже среди нас он не один из нас. Греческое правительство, к примеру, считает одной из важнейших своих задач удерживать беженцев как можно дальше от туристических зон. Привлекать туристов и защищаться от мигрантов – вот краткая формула идеального европейского миропорядка.

В XIX веке европейский высший свет увлекался кадрилью – танцем, в котором участники меняют партнеров и роли. Из-за широкой популярности кадриль быстро превратилась в метафору: газеты писали о «государственной кадрили», имея в виду образованные переменой партнеров новые политические альянсы и поддержание баланса сил в Европе.

Последнее десятилетие – после того как банкротство Lehman Brothers спровоцировало глобальную рецессию – Европейский союз танцует со своими собственными кризисами: еврозона, Брекзит, революция (и возможная контрреволюция) на Украине. Но я убежден, что миграционный кризис среди них – primus inter pares и тот «партнер», которого Европа приняла надолго. Единственный по-настоящему всеевропейский кризис, он ставит под сомнение политическую, социальную и экономическую модели Европы.

Миграционный кризис в корне изменил расклад сил на континенте. Его невозможно объяснить одним лишь притоком беженцев и трудовых мигрантов. Помимо прочего, он означает миграцию взглядов, чувств, политических идентичностей и голосов. Миграционный кризис стал для Европы тем, чем 11 сентября 2001 года было для Америки.